Двенадцать рассказов-странников - Габриэль Гарсиа Маркес

Оно располагалось в доме номер 22 по улице Элизиума, в одном из самых тихих районов Парижа, но, как сам Билли Санчес рассказал мне спустя годы в Каргахене-де-Индиас, на него произвело впечатление лишь то, что впервые после его приезда солнце было таким же ярким, как и на Карибском море, и Эйфелева башня высилась над городом в ослепительно синем небе. Чиновник, принявший Билли вместо посла, своим костюмом из черного сукна, траурным галстуком, осторожными движениями и кротким голосом напоминал человека, едва оправившегося после смертельно опасной болезни. Он разделял тревогу Билли Санчеса, однако напомнил ему, не теряя кротости, что они находятся в цивилизованной стране, чьи строгие нормы зиждутся на весьма древних и мудрых принципах в отличие от всяких там варварских латинских америк, где стоит дать на лапу швейцару — и можно войти в любую больницу.

— Нет, дорогой юноша, ничего у вас не получится, — подытожил чиновник. — Надо покориться воле разума и подождать до вторника. В конце концов, осталось всего четыре дня. А пока суд да дело, сходили бы вы в Лувр. Поверьте, туда стоит сходить.

Выйдя из посольства, растерянный Билли Санчес очутился на площади Согласия. Он увидел высившуюся над крышами Эйфелеву башню, и ему показалось, что она так близко, что он решил дойти до нее по набережной. Однако вскоре понял, что она куда дальше, чем кажется, кроме того, по мере его продвижения вперед башня все время меняла местоположение.

Поэтому Билли уселся на скамью на берегу Сены и принялся думать о Нене Даконте. Он видел проплывавшие под мостом буксиры, и они казались ему не судами, а странствующими домами с разноцветными крышами, цветочными горшками на подоконниках и бельем, развешенном сушиться на проволоке. Билли долго глядел на неподвижного рыбака с неподвижной удочкой и неподвижной леской в воде. Наконец он устал ждать, пока хоть что-нибудь шелохнется, а тут вдобавок начало смеркаться, и Билли решил поймать такси, чтобы вернуться в гостиницу. И только тут сообразил, что не знает ни ее названия, ни адреса, и даже понятия не имеет, в каком районе Парижа находится больница.

В панике он вбежал в первое попавшееся кафе, заказал коньяку и попытался собраться с мыслями. Раздумывая. Билли вдруг увидел себя, многократно отраженного с различных ракурсов в многочисленных зеркалах на стенах, увидел себя, испуганного и одинокого, и впервые в жизни подумал о реальности смерти. Но после второй рюмки приободрился, и его осенило, что надо вернуться в посольство. Билли поискал в кармане карточку с названием улицы, и обнаружил, что на обратной стороне напечатаны название и адрес гостиницы. Этот случай произвел на него такое удручающее впечатление, что до конца недели он выходил из комнаты лишь поесть да переставить машину на противоположную сторону улицы. Целых три дня без передышки моросил грязный дождик, как и в утро их приезда. Билли Санчес, в жизни не дочитавший до конца ни одной книги, теперь почитал бы с удовольствием, чтоб не скучно было валяться в постели, но единственные книги, которые он обнаружил в чемоданах жены, были на иностранных языках. Так что пришлось ему дожидаться вторника, по-прежнему созерцая бесконечных павлинов на обоях и ни на миг не переставая думать о Нене Даконте. В понедельник он слегка прибрался в комнате, представляя себе, что сказала бы Нена, застав ее в таком виде, и только тут увидел на норковой шубе засохшие пятна крови. Он целых полдня отмывал шубу душистым мылом, пока не привел ее в то же состояние, в каком ее принесли в самолет в Мадриде.

Рассвет во вторник было серым и холодным, но без моросящего дождя. Бодрствовавший сутра Билли Санчес ждал у дверей больницы в толпе посетителей, пришедших навестить своих больных роде твенников и нагруженных гостинцами и букетами цветов. Он вошел с остальной гурьбой, держа на руке норковую шубу, ни о чем не спрашивая и понятия не имея, где может находиться Нена Даконте, однако с твердой уверенностью, что обязательно найдет врача-азиата. Он прошел по внутреннему двору, где росли цветы и порхали лесные птички, а по краям тянулись больничные палаты: справа женские, слева мужские. Следом за посетителями он вошел в женское отделение. Он увидел длинный ряд больных женщин, сидевших на кроватях в рубашках из больничного тряпья, женщин, залитых светом больших окон, и даже подумал, что изнутри это все веселей, чем представляется снаружи. Он дошел до конца коридора, потом прошел его еще раз обратно, пока не убедился в том, что Нены Даконте среди больных не было. Потом опять прошелся по внешней галерее, заглядывая в окна мужских палат, и вдруг ему показалось, что он узнал врача, которого разыскивал.

И действительно, это был он. Вместе с другими врачами и медсестрами он осматривал какого-то больного. Билли Санчес вошел в палату, отстранил одну из медсестер и встал перед врачом-азиатом, склонившимся над больным. Потом окликнул его. Врач поднял свои скорбные глаза, на миг задумался и узнал его.

— Но куда вы, черт возьми, запропастились? — сказал он.

Билли Санчес растерялся.

— Я был в гостинице, — сказал он. — Тут, за углом.

Тогда ему рассказали. Нена Даконте умерла от потери крови в четверг, 9 января, в 19 часов 10 минут, после того, как лучшие специалисты Франции в течение семидесяти часов безуспешно боролись за ее жизнь. До последней минуты она пребывала в сознании, сохраняла спокойствие и распорядилась, чтобы ее мужа искали в отеле «Площадь Атне», где у них был заказан номер, а также сообщила, как связаться с ее родителями. Посольство было поставлено в известность телеграммой-«молнией», посланной в пятницу из канцелярии, а тем временем родители Нены Даконте уже летели в Париж. Посол лично позаботился о бальзамировании тела и о похоронах и поддерживал связь с полицейской префектурой в Париже, разыскивавшей Билли Санчеса. С пятницы до воскресенья, почти двое суток, по радио и телевидению передавалось срочное сообщение с описанием его внешности, и в эти сорок часов его разыскивали упорнее, чем кого-либо еще во Франции. Фотография Билли, найденная в сумочке Нены Даконте, была выставлена на каждом углу. Было обнаружено три «бентли» с открывающимся верхом, но все чужие.

Родители Нены Даконте прибыли в субботу в полдень и провели ночь у гроба дочери в больничной часовне, до последней минуты надеясь увидеть Билли Санчеса. Его родители также были уведомлены и совсем было собрались вылететь в Париж, но в конце концов передумали, сбитые с толку разноречивыми телеграммами. Похороны состоялись в воскресенье, в два часа дня, всего в двухстах метрах от мерзкой комнатенки в гостинице, где Билли Санчес умирал от одиночества без любви Нены Даконте. Спустя годы чиновник, принявший его в посольстве, сказал мне, что через час после ухода Билли Санчеса он лично получил телеграмму из канцелярии и разыскивал его по всем укромным барам Фобура Сент-Оноре. Он признался, что не обратил на него особого внимания, поскольку никогда бы не подумал, что этот костеньо[20], ошеломленный новизной Парижа, одетый в барашковую куртку, сидевшую на нем, как на корове седло, может быть такого знатного происхождения. Вечером в то же воскресенье, когда Билли Санчес с трудом подавлял злые слезы, родители Нены Даконте прекратили поиски и увезли набальзамированный труп в металлическом гробу, и те, кто успели увидеть покойницу, не уставали повторять, что никогда не видели женщины прекрасней, ни живой, ни мертвой. Так что во вторник утром, когда Билли Санчес наконец прорвался в больницу, в скорбном склепе Да Манги уже состоялись похороны, всего в нескольких метрах от дома, где когда-то они расшифровывали первые письмена счастья. Врач-азиат, рассказавший Билли Санчесу о трагедии, хотел дать ему успокоительное, но тот отказался. Он ушел, не попрощавшись, не поблагодарив, да и не за что было благодарить, ушел, мечтая лишь об одном — поймать кого-нибудь и избить до полусмерти, чтобы выплеснуть так свое горе. Выйдя из больницы, он даже не заметил, что с неба сыпался снег без малейшего следа крови, и эти нежные, ажурные хлопья напоминали голубиные перышки, и улицы Парижа выглядели празднично, потому что это был первый большой снегопад за десять лет.