Умереть на рассвете - Евгений Шалашов

— Ладно, — махнул Иван рукой, словно отсекая лишнее. — Деньги, что навоз, сегодня нет, завтра воз! А сама-то на что потратила?

— Да вот почти что и не на что. Узнала, сколько билет до Питера стоит, взяла с собой деньжат на обратную дорогу да на прожитье. Жаль вот, на прожитье взяла мало. Не подумала, что в Питере все дорогое. А остальное дома припрятано. Куца мне столько деньжищ? Корова есть, изба, слава богу, в порядке, а лошадь без мужика все равно не потянуть. Страшно было все деньги с собой брать. Думала, вдруг ограбят? У нас мужики говорили, что в Питере какой-то Ленька Пантелеев разбойничает. Всех, у кого деньги есть, грабит. Сам на ходулях ходит, в окна заглядывает. Не спрячешься от него! В прошлом месяце мужики из Абаканова решили новую маслобойку справить, деньги собрали — пять тысяч рублев! В Череповце не могли купить, поехал Генаха Малышев в Питер. Вернулся — ревет белугой. Мол, только с поезда сошел, как к нему страшный мужик подошел, наган к голове приставил и деньги отнял. Грит — я, мол, Ленька Пантелеев, деньги давай, а не то убью!

Иван слушал рассказ Фроськи и посмеивался. Вона как приукрасили! А с этим Генахой надо будет поговорить по душам, чтобы он честное имя Леонида не трепал. Не бывало такого, чтобы атаман мужиков грабил! Ну да ладно, с ним потом можно разобраться.

— Как хоть и нашла-тο меня?

— Я поначалу думала, что ты куда-нибудь на юг уехал. А как извещение с почты пришло, там прописано — из Петрограда. Я же неграмотная, но добрые люди прочитали. Домой вернулась, решила — поеду. Марфа твоя за коровой приглядит, за огородом тож.

— Марфа? — удивился Иван. — А она знает, куда ты поехала?

— Знает. Мы же с тобой как муж с женой неделю жили, хоть и невенчанные. Так мне Марфа еще тогда сказала — забирай, мол, себе мужика. Нам с Иваном все равно не жить, так его кто-нить заберет. Уж лучше ты, чем какая шалава. Вот и поехала. Первое время страсть как пугалась. Людей много, дома огроменные, да еще эти, как их там? — мобили да трав… трамаи разные. Жуть… Ну, потом попривыкла. Я ж помню, что ты по вечерам любишь вдоль речки бродить. Вот я по вечерам вдоль речек ходила, искала. А около кошки, с мордой, как у бабы, прямо на набережной рисунки выставлены. Много там чего понарисовано, а всё больше кошка та страшная, да мужики каменные, голые, тьфу, а у одной гляжу — Ваня мой! Ну, как живой, только осунувшийся весь. Я к девчонке, что у рисунка стоит — где, мол, ты его видела? А она, засранка такая, только плечиками пожимает — мол, гулял тут какой-то дядька военный, картон ей купил с карандашами, но больше не показывался. Так и ушла я ни с чем. Зато поняла, что правильно ищу! Стала дальше ходить.

Иван только руками развел:

— Фрось, да тут рек да каналов всяких — считать замучаешься, а уж человека на них искать… Я ж мог не у Невы, у Фонтанки или у Мойки бродить.

— Так ведь нашла же.

Нашла. Против такого не попрешь.

— Где жила-то?

— То тут, то там. Первое время на вокзале ночевала, потом у какой-то тетки сговорилась на кухне спать, на сундуке. Правда, две ночи всего довелось там спать, родственник к ней приехал. Однажды хотели в милицию забрать, за курву приезжую приняли, но пронесло. Сказала, на фабрику приехала, квартиру ищу. А документов нет, потому что неграмотная.

— Во! — поднял палец вверх Николаев. — Про квартиру ты правильно сказала. Давай, подруга моя бедовая, поедем квартиру искать.

— Вань, мне бы вначале в баню, — застенчиво попросила Фроська. — Ну, не могу я так. Поросята чище, чем я. Или давай хоть до Невы дойдем, а? Уж всяко местечко спокойное найдем где-нить. Ты вещички покараулишь, а я искупаюсь. Я уж одна хотела, да боюсь — пока купаюсь, барахлишко мое сопрут. Не из корысти — кому бабьи тряпки нужны? — а из озорства. И куда я потом? Но я бы, наверное, все равно пошла, но думала — пойду купаться, а ты мимо пройдешь.

Ивана охватила странная волна. Нежности, что ли? Удивительно, никогда с ним такого не было.

— Ох, Фроська-Фроська, — вздохнул Иван неизвестно который раз за сегодня. — Давай я квартиру с ванной найду? Знаешь, в городских квартирах, в них есть…

— Иван Афиногенович, ты уж меня совсем-то за дуру не держи, — перебила Фроська. — Видывала я эти ванны — корыто корытом, только побольше. В одной и той же воде жопу мыть, а потом голову. Да пошла эта ванна куда подальше. Уж лучше в Неве.

— Ну, хочешь в баню идти, сходим, — засмеялся Иван. — Бельишко на смену есть? Если нет, купим.

— Эх, Иван Афиногенович, — покачала головой Ефросинья. — Что-то у тебя денег много. В ресторацию меня привел, бельишко купить вздумал. Ты где работаешь-то? Или опять в армию служить пошел? Ну, дело твое. Захочешь, сам расскажешь.

— Расскажу, — пообещал Иван, хотя и не знал, о чем он станет рассказывать? О том, что вместе с бандитами нэпманов грабит? Так про то Фроське слушать неинтересно. Потому добавил: — Расскажу как-нибудь. Потом.

Раньше, говорят, мужики и бабы в городских банях вместе мылись, а потом Катька-императрица это велела запретить! И чего бы, скажите, доброму человеку да не помыться в бане, да не попялиться на голых баб? Чем плохо?

"А тем плохо, — ответил Иван сам себе, — что если ты будешь пялиться на чужих баб, то кто-то из мужиков станет пялиться на твою". На Ефросинью, хоть голую, хоть одетую, может пялиться только он, собственный муж. Ну, пусть он не совсем муж, но это уже неважно. Так что пущай Ефросинья моется в бабьем, то есть в женском, отделении "Петроградского банно-прачечного треста ГУОБСИН".

Ефросинью пришлось ждать часа три. За это время можно было целую роту красноармейцев вымыть, а не одну грязную бабу. Иван, ожидая свою милаху, искурил полпачки папирос, попытался разобрать — что означает "ГУОБСИН" на вывеске бани, но не сумел и уже сто раз пожалел, что сам не пошел мыться. Или же за это время успел бы подыскать новую квартиру, предупредить Пантелеева, что со старой, на Фурштадской (угловая комнатка), съезжает. Ну, скорее всего, за три часа он бы квартиру найти не успел, но Фроську поругал изрядно! Вот выйди только, задам тебе жара!

Но все ругательства застряли где-то внутри, когда из бани появилась Фроська. Вроде бы и была она в той же замызганной кацавейке, в старом платке, но какая-то не такая.

Но для порядка надо было поворчать:

— У тебя хвост не вырос, как у корюшки? Чё мылась-то долго?

Фроська, как девчонка, подбежала к Ивану и чмокнула его в губы и тот сразу же оттаял. Вот как теперь ее будешь ругать?

— Ну, пока сама помылась, гриву отмывала, бельишко постирала. Куда же я с грязным-тο? Мне бы теперь посушить.

Фроська упиралась, так ей не хотелось ехать на извозчике. Потом снова упиралась, когда Иван привез в гостинцу — мол, в гостиницах живут баре да шлюхи. Но деваться ей было некуда, да и гостиницу Иван нашел скромную, едва ли не на окраине. (Николаев мог позволить себе и "Англетер" или "Савой", но липший раз привлекать к себе внимание не стоит, да и Ефросинья в своем деревенском обличье будет чувствовать там себя как ворона в хоромах!). Завтра надо по лавкам пройтись, приодеть бабу. Новую юбку, блузку какую-нить, жакетик. И вместо платка косыночку белую.