Сиамский ангел - Далия Трускиновская

Она уже сидела в кабинете и разглядывала таблицу на мониторе. Цифры ей не нравились.

Повернулась к двери, взглядом поздоровалась. И вернулась к таблице.

Ее компьютер стоял ближе к окну. Цокольный этаж позволял видеть все на тротуаре, у входа в контору, почти не вставая со стула. Она и поглядывала. Пока не увидела что-то раздражающее.

Фыркнув, она встала и молча вышла.

Марек задумался — ночная суета виной ее хмурому поведению или что другое? Он включил свой компьютер, ввел код и понял — локальные сети сбрендили. Машина требовала, чтобы юзер поочередно нажимал разные не относящиеся обычно к загрузке кнопки.

В дверь без стука заглянуло лицо.

Сперва Мареку показалось, что из памяти вынырнул сон. Лицо было черно-белым, рябым. Потом мелкие пятна встали на свои места, да и человек приоткрыл дверь чуть шире.

Марек уставился на пустой монитор, держа на роже выражение «каменная задница». Он узнал посетителя. Узнал еще до того, как посетитель, не здороваясь, вперся в кабинет.

Он был высок, даже несколько громоздок в своем светлом расстегнутом пиджаке и светлых же мешковатых брюках, он сутулился и шаркал подошвами, а смуглое лицо было разукрашено полосками белого пластыря, хотя человечество уже додумалось до телесного. Кроме того, посетитель был черноволос, а борода у него росла со скоростью взгляда, и щеки там, где не светились пластырные полоски, были уже в густой вороной щетине.

Очевидно, она заметила посетителя на входе в контору.

Марек подумал, что сейчас этот мужик спросит про нее и надо будет ответить что-то такое — угадать, какой ответ нужен ей. Пришла, но вызвали к начальству? Пришла, но уже на весь день ушла? Еще вообще не приходила?

Последнее не канало — на стуле о пяти колесиках висела ее кофточка, та, ночная. Это что же — она даже не зашла домой переодеться? Или хоть оставить кофточку — ведь лето же, кому с утра нужен трикотаж с длинными рукавами?

Марек сделал вид, что с головой, по плечи, погрузился в монитор.

— Я вот принес, — сказал посетитель. И положил на ее стол пластиковую папочку, в которой узнавались газетные вырезки. — Это нужно сделать быстро, я плачу по срочному тарифу.

— Понял, — ответил Марек. — Передам.

А сам удивился — неужели ночной громила оказался всего-навсего банальным рекламодателем? Допустим, он на рынок новое слабительное пропихивает — вот, публикации принес, чтобы она по готовым образцам составила рекламный текст. И весь город, начитавшись, дружно сел на унитазы.

— Передай. А я еще ночью стихи написал. Хочешь, прочту?

Вот тут Марек чуть не свалился со стула.

Когда-то давным-давно — даты плохо цеплялись за его память — красивые, юные, пылкие, в развевающихся плащах, с огненными глазами, влетали с мороза в жаркий уют маленьких комнат: послушай, я написал та-акие стихи! И с уст — с уст! — срывались божественные строфы, и почти не глядя на исчерканную бумажку, зато отчаянно размахивая правой рукой, в которой та бумажка была зажата, чеканил ямбы неукротимый поэт… И друг взирал — взирал! — на него снизу вверх, влюбленными глазами…

Потом Марек догадался, что такие сцены даже в пушкинские времена случались крайне редко. Если вообще случались. И, чтобы человек выслушал твои стихи, нужно, по меньшей мере, чтобы у него на тот момент, когда тебе приспичит, не оказалось решительно никаких дел; чтобы он сам уже думал, чем бы таким необременительным заняться; и это должен быть человек не слишком образованный, а то еще начнет цепляться к технике, к запятым и все на корню загубит.

Осокин вот как раз и есть этот образованный человек. Как бы образованный! Из одного института и даже с одного факультета вылетели. Лет пять назад Марек сдуру прочитал ему свои стихи. Обоим этого раза вполне хватило. А теперь Дима Осокин и вовсе умный сделался, расхаживает по конторе с таким видом, будто ему на все наплевать с высоты собственной гениальности. Но в чем проявляется эта гениальность — никто не знает. И никогда не узнает.

Зато он теперь мачо. Он носит широкий ремень и джинсы-стрейч, которые выразительно обтягивают низ живота, и чтобы все это заметили, он и майки, и джемпера заправляет в эти самые джинсы, а не носит навыпуск.

Он — мачо, и он не переживет, если женщина, проходящая мимо по коридору, не остановит взгляда на его мускулистых стройных бедрах, если не обернется и не оценит крепкий стальной зад.

Он — мачо! Он и с рокерами дружит только затем, чтобы ходить в тугих кожаных штанах, он катает девчонок на чужих мотоциклах и позволяет им прижиматься к своей прекрасной спине! Когда они слезают с мотоцикла — девчонки уже готовы, девчонки уже хотят эту спину!.. Всеми десятью коготками, и теснее, теснее!..

Молчание Марека посетитель принял за одобрение. И достал из кармана светлого летнего пиджака тот самый классический скомканный листок, который породило воображение Марека совсем для другой эпохи.

Он заговорил — сперва невнятно, потом дикция выправилась:

— Прочь ложный стыд. В тираж секреты. Не впопыхах, но сей же час беды прекраснейшей приметы предам на суд ушей и глаз, — пообещал он, и Марек рассеянно кивнул.

Случилось то, что в конторе уже случалось неоднократно: Бог послал графомана. Это что! Однажды Марек сидел в кабинете один, работал, и тут в дверь (кстати говоря, тоже без стука) въехала целая вавилонская башня. Здоровенный дед требовал внимания.

— А вы, собственно, кто? — спросил Марек.

— Я человек-легенда!

Человека-легенду выставляла из конторы вооруженная охрана. И она же получила нагоняй за то, что пропускает, не спросив документов, всевозможных городских сумасшедших.

Тут же, по аналогии, Марек вспомнил самого из них популярного — Повелителя Вселенной. Тот совершал обход памятников и перед каждым, встав в красивую позу, пел гимн собственного сочинения с обращением к Солнцу и прочими возвышенными затеями. Кстати, с литературной точки зрения все это было не так уж плохо.

А посетитель, не заметив, что Марек отвлекся, продолжал:

— Плоть — злая горечь шоколада. Губ обреченная волна. Глаза — награда и засада. Души свободная цена…

Какая связь у него в голове образовалась между плотью и губами, еще можно было предположить. С глазами тоже он выразился вполне внятно. А вот цену души пристегнул, скорее всего, ради размера и рифмы. Эти штуки Марек по себе знал.

И вдруг…

— Закатный ангел. Знак спасенья. Кромешной тьмы святая стать. Мой черный сон и озаренье. Предсмертный крик и благодать…

Что?.. Как-как?..

Марек даже рот приоткрыл.

— Правда, гениально? — спросил посетитель. И все испортил.

— Гениально, — согласился благовоспитанный Марек, мгновенно возненавидев посетителя за этот пошлый вопрос.

— Тогда я еще прочту. Слушай… Тоже этой ночью написал.