Домашний огонь - Камила Шамси

Проулок был безлюден, опустели даже магазины. Парвиз с торопливого шага перешел на бег: он увидел рухнувшую стену, только не разобрал пока, что под ней.

Чей-то голос резко его окликнул. Распахнулась дверь минибуса, который сначала показался ему пустым, а теперь Парвиз заметил надпись на борту и понял, что это хисба, полиция нравов. Из машины вышел парень, немногим старше Парвиза, обратился к нему на арабском, но увидев, что он не понимает, перевел на английский.

– Она без хиджаба. Тебе нельзя приближаться, мы вызвали женскую бригаду.

Парень рукой заслонял себе глаза, чтобы даже нечаянно не скосить глаза, не увидеть непокрытую женщину.

– Умоляю, – крикнула раненая. – Умоляю, помогите! Помогите!

Боже, у нее лондонский акцент. И совсем молодая, наверное его сверстница. Ровесница Аники.

– Надо скорее помочь – увидеть ее лицо уж конечно не худший грех, чем бросить сестру на страдание?

– Страдание – это кара за то, что она открыла лицо.

– Может быть, ей пришлось, потому что иначе она задыхалась…

Слышала ли она его сейчас, когда он заговорил громче? Узнала ли лондонский выговор?

– Умоляю, – все повторяла с воплем она, – больно, помогите, умоляю! – А потом, разрывая ему сердце: – Мама! Мамочка, прости!

Воспоминание о руках, подхвативших его, когда он упал с забора, о щеке, прижавшейся к его щеке. Мама. Или Исма? Там, в нескольких шагах от него, женщина без хиджаба. Женское лицо, мягкость ее черт. Может быть, у нее гнилые зубы, кривой нос, следы от ветрянки, но все же она – самое замечательное и самое опасное существо в мире.

– Брат, остерегись!

Многое он мог бы ответить в тот момент, но схлопотал бы пулю за любые слова, кроме той фразы, которую поспешил произнести:

– Джазакаллахейр[12], брат! Спасибо, что остановил меня. И за то, что уберег скромность нашей сестры от чужих взглядов.

Парень пожал ему руку.

– Ты женат? Нет? Пора. Мы найдем тебе жену. Альхамдулиллах![13]

– Альхамдулиллах! – повторил Парвиз, высвобождая руку, едва это можно было сделать, не обидев стража нравственности.

– Не уходи! – вскрикнула девушка. – Брат, не уходи! Неужели ты не поможешь мне?

О стать бы глухим. Отбери мой слух, Аллах! И вместе с ним забери воспоминание об этом голосе.

Что проступило на его лице, отчего люди, толпившиеся на углу, шарахнулись, напуганные? В девятнадцать лет он страшил немолодых мужчин. Он – представитель Халифата.

Парвиз зашагал к внедорожнику. Забравшись внутрь, он поднял окна, которые оставил открытыми, ведь никто не посмел бы притронуться к вещам, которые принадлежат ему, то есть такому, как он. Это он уже привык принимать как само собой разумеющееся, все эти небольшие привилегии. Прошептав молитву, он включил скайп. Статус Аники – «не беспокоить», но это предназначалось не для него. Лучше обойтись без видеозвонка, только голосом, а то кто-нибудь кинет взгляд в окно и заметит, что он разговаривает с непокрытой женщиной.

– Пи! Слава богу! Слава богу!

Ее голос – как давно он его не слышал – словно ударил в грудь. Парвиз уткнулся лбом в ветровое стекло, чтобы никто с улицы не разглядел его слезы, а он-то думал, что разучился плакать.

– Что случилось? Ты в беде?

И об этом тоже забываешь. Каково это – когда тебя любят.

– Нет, я просто… не могу больше здесь оставаться. Не могу все это. У меня забрали паспорт, я не могу отсюда выбраться, но я больше не вынесу. Думал, когда усвою правила… но не могу. Не могу. Я хочу домой!

Он услышал, как на том конце она перевела дыхание, и понял, что с той минуты, как он покинул дом, она ждала этой просьбы о помощи, а он каждый день, упорствуя и не сдаваясь, усугублял ее боль. Он начал извиняться, но Аника его оборвала, в ее голосе уже слышалась деловитость женщин из его семьи, ему всегда это нравилось, он тосковал по этим интонациям, зачем-то бежал от них…

– Тебе надо попасть в Стамбул. Сумеешь?

– Не знаю. Может быть. В какой-то момент. Когда входишь у них в доверие, можно и паспорт попросить, если на то есть причина.

– Так найди причину. А там сразу иди в британское консульство, и пусть тебе выдадут паспорт.

– Аника, я враг государства. Ты же знаешь, как они обходятся с врагами. Знаешь? Ведь знаешь? Ты говорила, у тебя план – пожалуйста, пожалуйста, скажи, что у тебя есть план.

– С тобой не случится то, что случилось с нашим отцом.

– Тебе откуда знать.

– На этом конце я все подготовлю.

– Это как?

– Расскажу, когда увидимся. Некоторые вещи можно проговорить только лицом к лицу. Доверься мне.

– Что ты затеяла?

– Забавно вышло. Я думала, что влезаю в это ради тебя. Но оказалось, это и мне в радость. Вспомни мои слова, когда я буду тебе объяснять, договорились?

– Боже, о чем ты? Спишь с главой МИ5?

Как радостно поддразнивать ее, убедиться, что и такие интонации еще могут ожить в его голосе.

– Заткнись. Возвращайся скорее.

– Хорошо.

* * *

Люди начали оглядываться – что там за парень сидит на ступеньках, не в силах унять дрожь в руках, пока вся прочая Истикляль бодро движется мимо. Он поднялся, прошел немного и, перейдя улицу, скрылся в магазине, чья витрина была украшена книгами и старыми картами. Из-за прилавка выглянул старик, кивнул вошедшему и снова погрузился в чтение газеты. Внутри стоял тишина, иные люди назвали бы ее «особой атмосферой», но Парвиз знал: все дело в том, что ковер заглушал шаги, а плотно закрытая дверь отрезала уличный шум, и только тоненько посвистывал кондиционер. Парвиз подошел к деревянному шкафчику для карт – в каждом из четырех выдвинутых ящиков десятки старых карт на всех языках: Оттоманская империя, Константинополь, Турки в Азии, Малая Азия, Египет и Карфаген, Дарданеллы, Халифат Аббасидов в IX веке.

Одной рукой он перебирал карты, другой вцепился в мобильник. Пора бы уже Анике ответить. Что-то случилось там, на ее конце, он не мог знать, в чем дело, но когда позвонил из такси, мчавшегося прочь от магазина электроники, и сказал, что уже в Стамбуле, она сначала вроде бы не поверила, а потом разъярилась: Почему ты не предупредил заранее? – «Не хотел обнадеживать, все могло сорваться». – И как назло сегодня! – «Чем сегодня хуже других дней?» – Ничем, забудь, все будет хорошо. Сегодня – прекрасно. Только-только как раз сегодня все улаживается. Все будет прекрасно. – «Ты кого уговариваешь, себя или меня? Что происходит?» – Послушай, мне надо срочно позвонить, а потом перезвоню тебе.