Нам нельзя - Виктория Лукьянова

подлетает Самойлов-старший, который выбегал из дома следом за моей мамой.

Он-то и помогает мне встать, пока не стало слишком поздно. Хотя уже поздно.

— Элла, ты как?

— Все в порядке, Станислав Валерьевич, — заплетающимся языком произношу я, пытаясь поправить одежду и отряхнуть невидимые пылинки. Навряд ли я успела испачкаться, зато вот неразлучные друзья, зачем-то сцепившиеся, как озлобленные псы, знатно так повалялись на пыльной дорожке.

— А вы какого черта творите? — рычит Самойлов-старший, обращаясь к двум идиотам.

Я делаю шаг назад, не желая больше быть втянутой в разборки, как в тот же миг на мое плечо опускается рука матери. Она впивается длинными пальцами, едва ли не пронзая ногтями одежду и кожу. И вот тут я понимаю, что сложного разговора нам не избежать.

— В дом. Немедленно! — чудом не сорвавшись, произносит она по слогам.

И у меня не остается выбора, как следовать за ней, ни разу не оглянувшись на парней. Они как раз вставали с земли под бдительным взглядом Станислава Валерьевича.

Что там произойдет после, я, пожалуй, узнаю позже, если со мной, конечно же, захотят поделиться. А пока иду за матерью, боясь посмотреть на нее. Она пугает меня. Всегда пугала. Но и волновала. Слишком далекая, недосягаемая. А еще жесткая, холодная и надменная.

И я нарушила ее правила.

Не справилась с заданием. Не смогла усидеть ровно на попе и не отсвечивать.

Я позволила Арсению втянуть меня в переделку, свидетелем которой стали все в доме. Я разозлила мать, потому что ослушалась ее. Еще и Макар с Арсением передрались не пойми из-за чего.

Как же сложно, черт побери!

— Сюда, — тем временем мать командует, указывая мне на дверь.

Я вхожу в библиотеку, из которой едва ли не каждый день таскаю книги почитать, и остаюсь стоять посреди комнаты. Мама закрывает дверь с гулким грохотом, чем выказывает свое недовольство. Она в бешенстве.

Обходит меня, садится в кресло. Меня не приглашает занять место напротив. Стою, как провинившаяся школьница перед директором.

Выдыхаю. Мне не страшно.

Я не должна ее бояться.

Перестаю гипнотизировать пол и смотрю на маму. На ее искаженное гневом лицо, которое теперь не выглядит так безупречно, как она всегда пыталась показать, на голубую блузку, которая успела помяться в сгибах локтей. Не такая уж она и идеальная. В ней есть изъяны и мне пора увидеть их.

— Что там произошло? — едва ли не рычит она, и темный взгляд некогда столь дорогих мне глаз не выражает ничего хорошего.

Я сглатываю комок, все еще чувствуя привкус минеральной воды, которую мне заботливо предоставил Макар, и молчу. Нужно собраться с мыслями. Подобрать верные слова. Но, если честно, правильно ответа у меня нет.

— Я не знаю.

— Сомневаюсь! — ее голос все же срывается на визгливую нотку, которая неприятно режет слух. — Они из-за тебя подрались?

Отрицательно качаю головой.

Она не верит. Но это ее проблема. Мне ответить нечего. Не знаю, что нашло на Арсения, когда он решил помахать кулаками с другом, но я в этом не участвовала. По крайней мере, ничего о причинах не знаю.

— Лучше спросить об этом у них, — произношу ровным голосом. Кажется, алкоголь практически выветрился из моей головы. Зато откуда-то берется смелость. Безумная храбрость, с которой я смотрю на мать и не чувствую в себе стойкого желания отвернуться.

Она морщится.

— Ты должна была быть сегодня на ужине, — меняет тему, явно поняв, что так ничего и не добьется. — Почему уехала? Да еще с Арсением. Я же запретила тебе с ним общаться.

— Ты сказала, чтобы я держалась от него подальше.

Мать быстро кивает.

— Но ему никто не запрещал этого, — парирую и вижу, что мать еще больше морщится.

Она понимает, что управлять Арсением не в силах даже его отец. А если полезет воспитывать его сама, то нарвется на настоящие проблемы. Ведь все, что пока делает Арсений, только детская забава, и даже мне понятно, что если он захочет что-то сделать по-настоящему, он этого добьется.

Чертова токсичная семейка!

— Знаешь, я была лучшего мнения о тебе. Марина должна была тебя воспитывать, а в итоге занималась не пойми чем, — отмахивается она, ударяя меня словами, как звонкими пощечинами. — Тебя никто не отпускал в город. Нужно было…

— Что?! — срываюсь, чувствуя, как легкие начинают гореть. — Отпроситься? Я должна была отпроситься? У тебя?

Женщина, которую я всегда считала матерью, но которой никогда не было рядом, смотрит на меня с удивлением. Кажется, будто она не верит, что я могу повысить голос и потребовать от нее объяснений. Будто я какая-то безвольная кукла, которой могут понукать взрослые, как им заблагорассудится.

— Элла, — с нажимом произносит она, требуя от меня замолчать, — не перебивай…

— А ты не смей мне указывать! — взрываюсь, теряя контроль над эмоциями. — У меня был слишком тяжелый день. Слишком тяжелая жизнь без матери и отца!

— Элла! Прекрати!

Она тоже срывается. Резко поднявшись из кресла, не приближается ко мне, но всем видом пытается подавить. Ноздри трепещут от частого дыхания, глаза заволокло тьмой.

Я, скорее всего, выгляжу точно так же, но мне уже не удастся унять гнев. Тормоза сорваны. Меня несет.

— Тебя никогда не было рядом! Ты никогда не участвовала в моем воспитании! Поэтому не тебе судить, как и что делала тетя! Она, по крайней мере, всегда была рядом со мной!

Я ору. Ору, что есть мочи, не замечая, как мой голос срывается, как горло пылает от надрыва. Завтра буду хрипеть и заливаться слезами, сегодня же я хочу кричать о несправедливости, и ни одна чертова слезинка не скатится по моей щеке в ее присутствии.

Моя мать больше недостойна моих слез.

— Ты зарываешься!

— Это ты ошибаешься! — перекрикиваю ее. — Ты виновата! Во всем!

Я трясу рукой, тыкая в нее. Слова срываются с моих губ. Все обиды, что копились годами, летят в нее пулеметной очередью. Кажется, я на грани…

Отрезвляет меня звонкая пощечина.

Прижимаю руку к щеке. Кожа там пульсирует и горит от боли.

— Заткнись! — произносит она. — Неблагодарная девчонка! Я столько всего сделала, чтобы ты ни в чем не нуждалась вместе со своей тетей! Чертова Марина! Она всегда все портит!

Больше я не слушаю. Убегаю.

Мне больно. Так больно, что нет сил терпеть. Будто сердце вырвали и раскромсали его ржавыми ножницами.

Боль предательства разъедает меня.

Бегу вперед, не видя перед собой ничего. Перед глазами пелена из слез. Я обещала себе не плакать, но разве можно сдержаться? Разве можно запихнуть все свои чувства в чемодан и выбросить его в