Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Когда он подошёл к тому месту, где были устроены трибуны, наступило глубокое молчание. Толпа постепенно рассеивалась, люди разбредались по местам, отведённым для сбора соответствующей центурии.

Вокруг диктатора собрались преторы, народные трибуны и верховный жрец коллегии авгуров.

Комиции принято было созывать за три нундины (27 дней) до их проведения. О них объявлялось в публичных афишках, расклеивавшихся в курии, на Форуме, на рынках. Кандидаты, намеревавшиеся получить консулат, записывались, в соответствии с обычаем, в преторские таблички до того, как объявлялось о созыве комиции.

Нынешних кандидатов было семь: Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вульсон, Марк Эмилий Лепид и Дуций Павел Эмилий — от патрицианского сословия, Гай Дтилий Серран, Квинт Элий Пет и Гай Теренций Варрон — от плебейского.

Шестеро из них, завернувшись в посверкивающие белейшие тоги — кандиды, почему они и получили название кандидатов, в сопровождении друзей, родственников или клиентов, предшествуемые рабами-антеамбулонами, держа при себе номенклаторов, проталкивались среди горожан, собирая голоса центурий в свою пользу, обещая совершить грандиозные дела на пользу городу и перечисляя всё, что они уже сделали для отчизны и для Республики. Одного Павла Эмилия не видно было на Марсовом Поле.

Когда все замолкли, диктатор поднялся с курульного кресла и, повернувшись к коллегии авгуров, произнёс громким голосом предписанную обычаем фразу:

— Я желаю, чтобы ты, Луций Корнелий Мерула, помогал мне в ауспициях.

— Я слышал! — ответил названный авгур, выступая из рядов своих коллег и направляясь к диктатору.

Глухой шум поднялся в толпе, которая снова стала приходить в беспорядок, двигаться, волноваться, кричать, тогда как Луций Корнелий Мерула, тридцатишестилетний патриций с надменным лицом и гордой осанкой, закутанный в трабею и держащий в руках искривлённый жезл, знак его жреческого достоинства, начал искать место для установки алтаря, от подножия которого он мог бы разглядывать небо и по полёту птиц делать предсказания грядущих событий.

Гай Теренций Варрон, находившийся со своими друзьями и клиентами в своей сорок четвёртой центурии, буквально вскипел от злобы, как только услышал имя Луция Корнелия Мерулы, определённого в авгуры; его маленькие тёмно-синие зрачки с беспокойством забегали, он схватился рукой за свои густые золотистые волосы и в гневе выкрикнул:

— Вот... Вот... Патриций Ветурий Филон только для того, чтобы выслужиться перед сенаторами и содействовать заговору, который плетут эти бессовестные патриции, мои враги и противники Республики, выбрал среди авгуров самого надменного и самого враждебного мне и народному делу!.. Готов поспорить, что Мерула признает устройство алтаря неправильным и отложит комиции на другой день[69].

— Как бессовестны эти патриции, они всегда поддерживают один другого, — с гневом произнёс, приближаясь к Варрону, бледный и дрожащий народный трибун Марк Метилий.

— Они хотят выиграть время, — добавил Квинт Бебий Геренний, очень красивый юноша высокого роста, русоволосый, со светлым цветом лица, тоже бывший народным трибуном; он подошёл вместе с Марком Метилием, — они хотят выиграть время, чтобы интригански подкупить центурии всадников, благосклонные к твоей кандидатуре.

— Клянусь всеми божествами ада! Выбор, сделанный Ветурием Филоном, был, правду сказать, мошенническим! — возбуждённо выкрикнул Теренций Варрон.

-Авгур сговорился с ними, и не без причины: патриции всегда стараются сохранить консульскую должность исключительно для своего сословия, а поэтому они дают установку авгурам! — воскликнул Бебий Геренний.

Шум поднялся в том месте, где собралась сорок четвёртая центурия, а Бебий, с ещё большим энтузиазмом и ещё громче, смелее выкрикнул:

— Да! Клянусь двенадцатью богами-советниками! Хоть раз наберёмся смелости называть вещи своими именами. Да поможет мне Юпитер Всемогущий! Да, граждане! Повторяю: наши авгуры — всего лишь бессовестные лжецы[70].

— Да... скажем это открыто... скажем вслух, — добавил Марк Метилий. — Мой коллега Геренний прав.

— Да, верно, — говорили одни.

— Да, прав, — повторяли другие.

— Мы больше не позволим водить нас за нос, клянусь могучим копьём Марса, опекуна Рима, — продолжал Геренний, — а если патриции будут продолжать интриги, мешая твоему выбору в консулы, Теренций, любимый брат мой[71], которого весь Рим жаждет видеть своим верховным магистратом, тогда мне придётся воспользоваться своим правом вето, и я не позволю избрать консулом кого-нибудь другого.

— А я пойду потолкаюсь в центуриях всадников, чтобы не позволить сбить их с толку, — сказал Марк Метилий и, пожав руку Теренцию, отошёл.

Варрон тоже приблизился к центру Марсова Поля, а Бебий Геренний подходил то к одному, то к другому участку, отведённому для юниорских патрицианских центурий, воспламеняя души горячими словами любви к отечеству и связывая избрание Варрона с окончанием недостойной войны, позорящей Рим и разоряющей Италию.

Тем временем авгур со своими помощниками выбрал место, поставил шатёр, разместил там деревянный алтарь и, произнеся предписанные ритуалом формулы, приступил к наблюдению за чистейшим голубым небом, в котором сияло яркое солнце.

Но тут послышался лёгкий шум: казалось, мышь грызла доски основания алтаря.

— Мышь! — воскликнул поражённый ужасом Корнелий Мерула.

— Мышь! — вполголоса повторили испуганные ещё больше пулларии, слуги и тубицении, ассистировавшие авгуру.

И вся эта толпа языческих жрецов с простёртыми к небу руками и полуоткрытыми ртами слушала в гробовом молчании, как мышонок невозмутимо продолжал вгрызаться в деревянное основание алтаря.

По приказу авгура шатёр сдвинули, испуганная мышь ускользнула в толпу.

Луций Корнелий Мерула вышел из шатра печальным и хмурым. Прозвучали трубы, а когда на Марсовом Поле снова наступило молчание, он произнёс важным и строгим голосом:

— Мышь грызла священный алтарь в торжественный момент изучения воли небес.

Дрожь священного ужаса прошла по толпе.

— Этим всесильные боги дают нам понять, что они не только против сегодняшних комиций, но и вообще считают назначение диктатора недействительным и порочным[72].