Та, что разучилась мечтать - Юлия Владимировна Монакова

она даже больше на него не злилась. Она злилась на себя! За то, что снова повелась на его легендарное обаяние и поверила, что он может чувствовать хоть что-то, кроме любви к себе самому.

Давно уже не питая иллюзий относительно бывшего мужа, Саня прекрасно знала, что он действительно не понимает, насколько мерзок и циничен его поступок. Он искренне был озадачен бурной Саниной реакцией и не понял её обиды. В общем-то, всё это было вполне в его репертуаре… Виолетта Эдуардовна с детства внушала сыночку, что он – царь и бог. Он и был для неё богом. Собственным маленьким божком, кумиром, которому прощались любые шалости: сначала мелкие и безобидные, а затем – всё более задевающие чувства других людей. И если поначалу он играл с игрушками, то позже принялся за “живых кукол”, не понимая, что может ненароком их испортить или окончательно сломать.

Лялька, которой передалось нервно-взвинченное состояние матери, тревожно “пела” в такси – точнее, издавала гудящие звуки в одной тональности, не затыкаясь ни на мгновение. Водитель опасливо косился на них в зеркало, но, слава богу, молчал, не лез с вопросами и не делал замечаний.

“Больной ребёнок – это находка для артиста”, – сказал Сане Чеба. Сказал честно, от всего сердца, понятия не имея, что на самом деле стоит за этими словами… и не слыша, не чувствуя их истинного чудовищного смысла.

Что такое для него – больной, особенный ребёнок? Что он действительно знает о Ляльке? О том, каково это – быть её родителем?

Саня же прочувствовала это с самого начала. Она хлебала свою горькую материнскую чашу с момента Лялькиного рождения… и у этой чаши не было дна.

Её выписали из роддома раньше дочери. Саня до сих пор помнила, как выходила через заднюю дверь: оттуда выпускали тех, кто по разным причинам выписывался без детей. Через главный вход – парадные двери – выходили счастливые новоиспечённые мамочки с розовыми или голубыми конвертами, перевитыми шёлковыми лентами, а не менее счастливые родственники суетились рядом с цветами и шариками. А через чёрный ход выходили совсем другие женщины: заплаканные, растерянные, испуганные, похожие на тень… И Саня примкнула к их обществу, став такой же тенью.

Понимал ли Чеба, что никогда в жизни не услышит, как его ребёнок читает вслух или поёт детские песенки? Не будет отвечать на бесконечные вопросы “почему” и “зачем”? Что Лялька никогда не скажет ему: “Папочка, я люблю тебя”? Что её не будут приглашать на детские дни рождения и другие праздники… что у неё вообще никогда не будет друзей? Что её не возьмут ни в один нормальный детский сад или школу, потому что она “необучаемая”? Что она не будет интересоваться обычными детскими играми?

– А когда твоя дочь вырастет, она никогда не выйдет замуж и не подарит тебе внуков… – тихонько бормотала Саня себе под нос.

Ей до сих пор – даже столько лет спустя! – было психологически трудно отвечать на вопросы здоровых детей, которые подходили к ним и спрашивали, что с Лялькой и почему она так странно себя ведёт.

Нет, Чеба неспособен был всё это объять и переварить. Его заботили только собственные успехи и проблемы. После рождения Ляльки для него практически ничего не изменилось: он всё так же был баловнем судьбы, любимцем публики, компанейским парнем, которого обожали друзья и женщины.

А Саня… Саня могла пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз за десять лет своего материнства она сидела с подругами в кафе или хотя бы гуляла в парке. Да у неё и не осталось подруг… О чём ей было с ними говорить? О Ляльке и её особенностях? Но эта тема была им абсолютно не интересна. Одна из приятельниц даже сказала ей как-то в порыве откровенности: "Я бы не смогла растить такого ребёнка". Сане даже стало интересно: “А куда бы ты его дела?” Та отвела взгляд и промолчала.

А дружить с подругами по несчастью у Сани тоже не получалось. Она слишком вовлекалась в чужую беду – а ведь ей хватало и собственных забот… На такую дружбу у неё просто не было моральных ресурсов.

Впрочем, с одной подругой ей всё-таки повезло. Вспомнив о Майке, Саня невольно улыбнулась. Какое всё-таки счастье, что после нескольких лет взаимного игнора они случайно столкнулись в магазине, когда Майка приехала в Москву навестить родителей… Увидев и узнав друг друга, они поначалу настороженно замерли, а затем – словно переключился какой-то рычажок – вдруг кинулись обниматься и реветь взахлёб, одна громче другой. Господи, как же Сане недоставало её всё это время…

Вспомнив их встречу, Саня снова растроганно шмыгнула носом. И в этот самый момент – ну просто мистика какая-то! – ей прилетело сообщение от Майки в мессенджере.

“Санчес! – писала подруга, сопровождая обращение восторженными смайликами и сердечками. – Кажется, я выхожу замуж!”

***

Похоже, старинная лепнина на потолке бабушкиной квартиры принесла Майке удачу.

Зураб Гиоргадзе оказался не только отличным реставратором, но и приятным во всех отношениях тридцатипятилетним холостяком, который, не мешкая, принялся со всем пылом ухаживать за симпатичной хозяйкой этой самой лепнины. Как истинный кавказец, он не скупился на выражение чувств – роман закрутился бурный и стремительный, так что предложение руки и сердца Майка получила довольно скоро.

– Санче-ес… – томно вздыхала подруга в трубку. – Он такой… такой! – и всё становилось понятно без лишних объяснений, потому что интонации подруги были красноречивее всяких слов.

– Май, я безумно за тебя рада, – осторожно сказала ей Саня, когда узнала новость о предстоящей свадьбе; она даже была почти искренна в этот момент. – Но… не кажется ли тебе, что вы как-то слишком быстро решили пожениться? Вы же с ним даже месяца не знакомы.

– А я его чувствую! – счастливо заявила Майка. – Всего-всего! Это совершенно мой человек, понимаешь? Я и не думала, что такое бывает. Абсолютное доверие и надёжность… и уверенность в завтрашнем дне. Зураб – настоящий мужик в лучшем смысле этого слова! С ним мне ничего не страшно. Он меня как будто… обволакивает своим душевным теплом, понимаешь?

Голос подруги был таким счастливым, что Саня даже ощутила слабый укол зависти. Ей бы тоже очень хотелось найти того, кто мог бы обволакивать и греть её. Впрочем, кого она пыталась обмануть? Ей не нужен был для этой цели абстрактный кто-то. Саня хотела, чтобы это делал Вик… Вик, который так и не ушёл никуда ни из её мыслей, ни из сердца.

Затем Майкина интонация сменились с нежно-мечтательной на строгую.

– Ты