Отыгрывать эльфа непросто #1-#3 - Леонид Владимирович Кондратьев

хочется, но все же некая топорность в моей картине будет — не по правилам, но фон я буду оформлять уже холодным. Быстрая, блестящая бабочка, мотылек из стали, ласково перепорхнула в моих руках от одного тела к другому. Руки уверенно придержали статистов, чтобы своими судорогами и тихим хрипом они не разбудили центральных действующих лиц моего шедевра.

Вот теперь можно приступать непосредственно к главным фигурам картины.

Я назову ее: «Наблюдение за полетом орла».

Самое главное — полностью передать внутренний мир орла и наблюдателя. Незамутненные чувства и чистота переживаний — вот секрет моего будущего шедевра. Наступил самый решающий акт творения. Сейчас или никогда. Буквально через несколько секунд выяснится, будет ли это картина, достойная руки мастера, или безграмотная мазня студиозуса. Первый удар должен быть точен — нужно аккуратно перерубить спинной мозг и, не убив хуманса, вызвать у него паралич. Да не просто паралич — мимические мышцы должны работать, а голосовые связки нет.

Первый удар. Быстрое перемещение ко второй цели — второй удар. Шипение судорожно выдыхаемого легкими воздуха, не нарушенное ничем. Тишина — божественная тишина. Теперь проверить мимику — да! Все получилось — на лице хумансов застыло выражение удивления и вместе с тем страха. Все правильно, они сейчас не ощущают тел и поэтому не ощущают боли.

Так, все вроде получилось, теперь, пока краски основных мазков сохнут, займусь временно оставленным фоном, ведь нельзя оказывать неуважение даже мельчайшей части полотна — настоящий мастер и в незначительных деталях должен быть совершенным. Усадив и прислонив друг к другу тела, я отошел и внимательно присмотрелся к фону — они у меня будут символизировать скалу, к которой прислонился наблюдатель. Конечно, маловато их для нормальной скалы, впрочем, будут маленьким утесом — я непривередливый.

Теперь наблюдатель — его поза должна выражать благородство и быть совершенной в каждом изгибе. Но как? Ну скажите, как можно благородно разместить это корявое человеческое тело, оно просто физически для этого не приспособлено. Но ничего, ничего — мой наблюдатель, мой милый наблюдатель, я знаю, как можно избежать зажатости твоей позы. Провожу кончиками когтей по щеке этого молодого хуманса, уже покрытой слезами от красоты моего будущего шедевра, и, вглядываясь в его широко раскрытые зрачки, шепчу:

— Не переживай, ты займешь одно из главных мест в моей картине, в твоей ложе будет самый лучший вид, мой милый наблюдатель.

С этими словами я легко касаюсь губами трепещущих от волнения век наблюдателя и по очереди, подцепив их когтями, отрезаю — моему прелестному наблюдателю ничто не должно загораживать божественный вид, который вот-вот откроется перед ним. Дальнейшая работа по раздроблению костей конечностей и приданию наблюдателю возвышенной позы на фоне утеса не заняла у меня много времени и позволила немного успокоиться перед началом работы с центральной фигурой композиции…

…Два точных, выверенных удара — только два. Мера высшего мастерства…

И вот в полутьме догорающего костра, перед скалой, у которой лежит наблюдатель, в извечном полете распростер свои кровавые крылья орел. И дорожки слез, бегущие по щекам наблюдателя, точно такие же, как и на моих щеках, показывают, что шедевр удался — шедевр с скромным названием: «Наблюдение за полетом орла».

Улегшись на пенку, я еще долго смотрю на эту картину, залитую нежным трепещущим светом догорающего костра. Смотрю, пока в один момент не закрываю глаза…

Темнота. Ласковая, теплая темнота. Шелест листвы и легкий ветерок, обдувающий лицо, дополняются самозабвенным чириканьем какой-то пташки, показывающей всему окружающему миру свое хорошее настроение и готовность отловить кого-нибудь с целью спаривания. Какой хороший сон мне сегодня приснился! С самого момента пробуждения мне очень весело и приятно на душе. Улыбнувшись окружающему миру, я пытаюсь открыть глаза. Команда правому глазу — открыться. Отклик — фигушки. Команда левому глазу — попробовать открыться. Отклик — жалюзи заклинило. Команда правой руке — протереть глаза.

Протираю глаза. В расчете на вчерашнюю контузию медленно приподнимаюсь, прислушиваясь к организму — вдруг плохо станет. Нет, все вроде нормально. Хм… даже странно — вчера чуть копыта не откинул, а сегодня только подташнивает и голова чуть кружится. Судя по всему, регенерация у дроу получше, чем у человека.

— Ссешес, ты как себя ощущаешь? Есть будешь? Мы твою порцию оставили. Гречка, конечно, холодная, но есть можно. — Радостное лицо Сергея, высовывающееся сбоку, отвлекло от разглядывания неба, покрытого перистыми облаками.

— Знаешь, Сергей, а быть наблюдателем тебе бы пошло…

Вот так медленно и размеренно начался день одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года для командира партизанского отряда, простого советского дроу, товарища Риллинтара С. С.

Холодная гречневая каша по рецепту «без никто», по-моему, является шедевром кулинарной мысли, и этому есть несколько доказательств:

Первое — ее все же можно есть.

Второе — с голодухи она такая вкусная.

И самое главное, хорошее утреннее настроение не исчезало, а только дополнительно расцвечивалось новыми теплыми оттенками. Даже яркое утреннее солнце, иногда злым буравчиком проникающее под капюшон, не могло испортить наслаждения таким замечательным блюдом; возникающее раздражение немедленно захлебывалось в волнах радости — как же сегодня хорошо!

Даже лица хумансов, приветливо улыбающиеся мне, не вызывали какого-нибудь сильного раздражения и желания залить их улыбки кровью. Еще чуть-чуть, и можно будет представить, что это простой семейный обед в кругу воинов Дома, правда, не хватает настороженных взглядов, приятной перчинки какого-нибудь яда в пище и добрых, сочащихся медом улыбок…

Стой! Какие улыбки! Какой яд! Я человек! Нет, я точно человек!

В моем мозгу мгновенно промелькнула сцена утренней побудки, вспомнилось замечательное настроение из-за прекрасного сна.

Прекрасного! Сна!

Застыв и не донеся ложку с кашей до сжавшегося в страшной гримасе рта, я гигантским усилием воли сдержал волну зарождающейся паники и продолжил медленно пережевывать моментально опостылевшую кашу. И даже панические вопли желудка о необходимости его наполнить не отвлекали меня от осмысления случившегося: Я. Только. Что. Радовался сну, в котором убил и подверг пыткам всех своих напарников. После этого сна у меня было отличное настроение. По-моему, мне явно пора в дурку, я становлюсь опасен для окружающих. В мозгу мелькнуло: спокойно, все хорошо, тебя окружают союзники — опасности нет.

Кинув взгляд на старшину, я с большим усилием воли сдержал вырывающееся из горла рычание и елейным, добрым голосом произнес:

— Валерий Сергеевич, я тут пройдусь немного, надеюсь, за время моего отсутствия ребята лагерь не разнесут, — и профессионально изобразил на лице добрую улыбку, немного испорченную проступившими за контуры губ клыками.

— Товарищ командир, вы как себя ощущаете? Все нормально? Может, с вами кто сходит? А то что-то бледновато