Дело Ливенворта - Анна Кэтрин

Предшествуют так и событьям важным Их призраки, и в настоящем дне День будущий для нас уже грядет[19].

Сэмюэл Тейлор Кольридж. Смерть Валленштейна

В тот же миг мною овладел великий страх. Какие откровения готовит этот человек? Но я подавил это чувство и, насколько мог, сердечно поприветствовав его, приготовился слушать объяснения.

Но Трумен Харвелл не собирался ничего объяснять, во всяком случае так казалось. Напротив, он пришел извиниться за несдержанные слова, которые произнес вчера вечером, ибо чувствовал себя обязанным заявить, что слова эти, какое бы впечатление они на меня ни произвели, были использованы безосновательно, что делало их не заслуживающими ни малейшего внимания.

– Но вы наверняка думали, что у вас есть причины для такого серьезнейшего обвинения, иначе ваши действия кроме как безумными не назовешь.

Лоб его наморщился, взгляд сделался мрачен.

– Не обязательно, – возразил он. – Я знал людей, которые под влиянием сильного удивления произносили обвинения пострашнее моих, и никто не называл их сумасшедшими.

– Удивления? Значит, лицо или внешний вид мистера Клеверинга были вам знакомы. Вряд ли бы вы так уж поразились, просто увидев незнакомого человека в коридоре, мистер Харвелл.

Он нервно побарабанил пальцами по спинке кресла, перед которым стоял, но не ответил.

– Присаживайтесь, – снова предложил я, но на этот раз с повелительными нотками в голосе. – Дело серьезное, и я намерен заняться им, как оно того заслуживает. Однажды вы сказали, что если бы вам было известно что-нибудь, что могло бы снять с Элеоноры Ливенворт подозрение, то с готовностью рассказали бы об этом.

– Прошу прощения, но я говорил, что рассказал бы, если бы знал что-нибудь, что могло бы ей помочь выбраться из этого печального положения.

– Не придирайтесь к словам. Вы знаете, и я знаю, что вы о чем-то умалчиваете, и я прошу вас ради нее и именем правосудия рассказать мне все.

– Вы ошибаетесь, – был упрямый ответ. – Возможно, у меня есть причины для определенных заключений, которые я сделал, но совесть не позволит мне спокойно произнести вслух подозрения, которые могут не только навредить репутации честного человека, но и поставить меня в неприятное положение обвинителя, не имеющего достаточных оснований для обвинений.

– Вы уже находитесь в этом положении, – так же холодно возразил я. – Ничто не сможет заставить меня забыть о том, что в моем присутствии вы назвали Генри Клеверинга убийцей мистера Ливенворта. Лучше объяснитесь, мистер Харвелл.

Коротко взглянув на меня, секретарь обошел кресло и сел.

– Вы загоняете меня в угол, – сказал он уже спокойнее. – Если вы решите воспользоваться положением и заставить меня раскрыть то немногое, что мне известно, мне останется только скрепя сердце солгать.

– Значит, вас удерживают только угрызения совести?

– Да, и еще недостаточность фактов в моем распоряжении.

– Я решу, что это за факты, когда услышу их.

Он поднял на меня глаза, и я был поражен, увидев странный огонь в их глубине. Очевидно, его убеждения были сильнее угрызений совести.

– Мистер Рэймонд, – начал он, – вы адвокат и, несомненно, практичный человек, но вы можете не знать, каково это – ощущать опасность, чувствовать флюиды, витающие в воздухе вокруг тебя, но не понимать, что оказывает на тебя такое могучее воздействие, пока случайно не узнаешь, что рядом находился враг, или друг проходил за окном, или смерть тенью промелькнула на странице книги, которую ты читаешь, или слилась с твоим дыханием, пока ты спишь?

Я в ответ покачал головой, зачарованный напряженностью его взгляда.

– Значит, вы не поймете меня или что я пережил за эти три недели.

И он откинулся на спинку кресла с ледяной сдержанностью, которая не оставляла надежды моему разгоревшемуся любопытству.

– Прошу прощения, – поспешил вставить я, – но то, что я никогда не испытывал подобных ощущений, не означает, что я не в состоянии понять чувства других, более подверженных душевным влияниям, чем я.

Он медленно подался вперед.

– Значит, вы не станете смеяться надо мной, если я скажу, что накануне убийства мистера Ливенворта я во сне видел все, что случилось впоследствии, я видел его убитым, я видел… – он сложил перед собой руки, и это каким-то образом сделало его слова очень убедительными, – я видел лицо убийцы.

Вздрогнув, я в удивлении посмотрел на него. Внутри у меня похолодело от ощущения потустороннего присутствия.

– И поэтому… – начал я.

– Я обвинил человека, которого вчера вечером увидел в коридоре дома мистера Ливенворта? Да.

Он достал платок и вытер лоб, на котором выступили крупные капли пота.

– Вы подразумеваете, что вчера вечером в коридоре и до этого во сне видели одно и то же лицо?

Он серьезно кивнул.

Я придвинул кресло ближе к нему.

– Расскажите свой сон.

– Это было ночью накануне убийства мистера Ливенворта. Я лег спать, особенно довольный собой и всем миром. Жизнь мою нельзя назвать счастливой, – он коротко вздохнул, – но в тот день мне были сказаны приятные слова, и я наслаждался счастьем, которое они мне даровали, как вдруг ледяной холод пронзил мое сердце. Темноту, которая какое-то мгновение назад казалась царством покоя, сотряс сверхъестественный вопль, голос, которого я не узнал, трижды повторил мое имя: «Трумен, Трумен, Тру-мен», и я, резко поднявшись с подушки, увидел у своей кровати женщину. Лицо ее было незнакомо мне, – продолжил он мрачным тоном, – но я могу описать каждую его черточку, потому что она склонилась надо мною и заглянула мне в глаза с нарастающим ужасом, как будто моля о помощи, хотя уста ее не дрожали, и лишь воспоминание о том крике еще звучало в моих ушах.

– Опишите лицо, – вмешался я.

– Круглое, красивое женское лицо. Очень плавный контур, но при этом в нем ни кровинки. Не сказать, чтобы прекрасное, но сразу располагающее к себе выражением какой-то детской доверчивости. Волосы каштановые, перевязанные на низком, широком лбу; глаза, очень широко отстоящие друг о друга, серые; уста, самая прелестная часть лица, тонкие и очень выразительные. На подбородке ямочка, но на щеках ямочек не было. Такое лицо не забудешь.

– Продолжайте, – сказал я.

– Встретив взгляд ее умоляющих глаз, я вздрогнул. Тут же лицо и все остальное исчезло, и я не услышал, а почувствовал, как мы иногда чувствуем во сне, какое-то движение внизу в коридоре. В следующий миг в библиотеку проскользнула фигура человека огромных размеров. Помню, я тогда испытал необычное чувство – наполовину страх, наполовину любопытство, – хотя каким-то образом знал, что он собирается делать. Это прозвучит странно, но потом я как будто поменял личность, перестал быть сторонним наблюдателем, а стал самим мистером Ливенвортом, сидящим за столом в библиотеке, чувствующим приближение рока и лишенным возможности говорить и сил, чтобы отвратить его. Моя спина была обращена к нему, но я чувствовал, как крадущаяся фигура прошла по коридору, проникла в комнату, приблизилась к комоду, где хранился пистолет, попробовала выдвинуть ящик, нашла его запертым, повернула ключ, достала пистолет, взвесила его привычным жестом в руке, после чего продолжила путь. Я чувствовал каждый его шаг так, словно ноги его ступали по моему сердцу, и, помню, смотрел на стол перед собой, будто ждал, что в любую секунду на него может пролиться моя кровь. И сейчас я вижу, как написанные мною буквы начали плясать на бумаге, принимая у меня на глазах призрачные очертания давно забытых людей и вещей, наполняя мои последние мгновения сожалениями и стыдом, дикими желаниями и невыразимой болью, а через все это сквозило то лицо, лицо из моего предыдущего сна, бледное, милое и ищущее, а беззвучные шаги были все ближе и ближе, и наконец я почувствовал взгляд убийцы, устремившийся через узкий порог, отделяющий меня от смерти, и услышал стук его зубов, когда он сжал губы перед последним действием. Ах! – На мертвенно-бледном лице секретаря проступил ужас. – Какими словами описать подобное? В одно мгновение все муки адовы в сердце и голове, в следующее – пустота, сквозь которую я видел дальние дали, а потом меня словно выдернули из всего этого, и я увидел пригнувшуюся фигуру, взирающую на свою работу, широко раскрыв глаза и втянув бледные губы; и лицо, мне незнакомое, но настолько красивое, настолько приметное и неповторимое по форме и характеру, что мне проще было бы не признать своего отца, чем облик и фигуру человека, явившегося мне во сне.