Гуд бай, стервоза! - Джо Шрайбер

— Первая Гобия?

— Да.

Я прислонился лбом к холодному стеклу окна, молясь хоть о крупице здравого смысла. Я сказал себе: то, о чем ты думаешь, сумасшествие. Я старался проговорить эти слова про себя, чтобы услышать, насколько они нелепы, но ничего не помогло. Я не успокоюсь, пока не скажу этого вслух.

— Гоби.

Снова хриплый вздох:

— Что?

— Я поверить не могу, что скажу тебе сейчас это, но… знаешь, я мог бы остаться у тебя в заложниках.

Она удивленно приподняла одну бровь, и на ее бледном лице, покрытом капельками пота, показалась улыбка.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю, что ты могла бы еще некоторое время использовать меня в качестве заложника, чтобы вырваться. Ну, я имею в виду, просто не отпускай меня.

Я кивнул на автомат, лежащий у нее на коленях.

— У тебя же есть оружие. Полицейские не станут тебя задерживать, если будут думать, что ты можешь убить меня. Тогда как только ты окажешься в безопасности… ну, на самолете там или где ты планировала… ты меня отпустишь.

— Это очень щедрое предложение, — сказала она. — Но я справлюсь сама.

— Нет, не справишься.

— Поверь мне.

— Прекрати это говорить.

Она улыбнулась и откинулась на спинку кресла. Несмотря ни на что, я почувствовал, что веки мои тяжелеют: я был бессилен против усталости, накрывшей меня. Все поплыло, подернулось дымкой, шум лопастей пропеллера стал абстрактным черно-белым звуком, и я отключился.

Вдруг нас дернуло. Вертолет явно снижался.

— Где мы?

Гоби сидела прямо, голос ее был хриплым и едва слышным:

— Смотри сам.

Я посмотрел вниз и увидел свой собственный дом.

Используйте эту страницу, чтобы рассказать нам о себе все, что угодно, все, что, возможно, не вошло в вопросы анкеты. Дайте волю воображению. Развлекайтесь!

Колумбийский университет

Сверху мой дом казался пульсирующим электрическим полем красно-синих мигающих огней сигнализации. Я увидел полицейские машины, припаркованные на улице. Сейчас была половина пятого утра, но все соседи вывалили наружу — в халатах и пижамах, они стояли на крылечках своих домов или во дворах. На лужайке у нашего дома был припаркован фургон тележурналистов.

— Что мы здесь делаем? — спросил я.

Гоби проигнорировала мой вопрос и прокричала что-то пилоту на литовском. Вертолет пошел на снижение, сбивая листья с деревьев и ветки кустарника; листья разлетались во все стороны, и их разносило ветром по всему кварталу. Из-под вертолета полыхнул точечный свет, упавший на крышу моего дома белым пятном. Я увидел, как кусочки черепицы отрываются и скатываются вниз.

Теперь я узнавал лица соседей. Мистер Дробинке, который вечно жаловался насчет личной собственности. Мистер и миссис Энгелбрук, которые всегда позволяли своей собачке гадить у нас во дворе — все они закрывали глаза ладонями от яркого прожектора вертолета.

— Зависни, — приказала Гоби.

Она рывком открыла люк. Внутрь ворвался рокот пропеллера и шквал холодного ночного воздуха, оттолкнувший меня назад на мое сиденье. Склонившись над люком, Гоби потянулась и достала корзину для груза, скидывая вниз, в люк, что-то тяжелое из нее. Я склонился и посмотрел через край. Прямо над крышей моего дома из вертолета свисала веревочная лестница.

— Эй, подожди-ка минуточку! — прокричал я. — Что ты делаешь?

— Я должна вытащить бомбу из подвала твоего дома.

— Что?

— Я сказала, что мне нужно вытащить бомбу из подвала твоего дома!

— Подожди, — сказал я, — может быть…

Но она уже ухватилась за лестницу, повисла на ней и исчезла в проеме люка.

Я смотрел в люк, как она спускается вниз — маленькая темная фигурка, болтающаяся на краю веревочной лестницы под зависшим вертолетом. Потом она спрыгнула вниз, прямо на крышу дома. С минуту она восстанавливала равновесие, скользя по скату крыши. Потом вцепилась в нее и поползла в направлении ближайшего окна — окна в спальню, которое было открыто, — и влезла через него внутрь. Это была ее комната, та, которую ей выделили, когда она приехала к нам жить. Естественно, она оставила дверь не запертой.

Вертолет снова начал набирать высоту, я бросился вперед и схватил пилота за плечо.

— Что мы? Куда мы?

Он то ли не понял, то ли решил не отвечать на вопрос, но это и не имело большого значения, потому что через минуту мы опускались снова, на этот раз на спортивную площадку по другую сторону моего дома. Даже когда мы приземлились, пилот не сказал ни слова. Он только указал на дверь и сделал странное движение обеими руками, словно бы говорил мне проваливать с глаз долой. Я узнал этот жест, я уже видел его раньше.

— Морозов! — прокричал я, перекрикивая шум двигателей. — Паша?

Он обернулся и посмотрел на меня. Его лицо была похоже на крысиное, худое, с голодными, глубоко посаженными глазами.

— Ты все знал с самого начала? — крикнул я.

— А ты как думаешь?

— Неужели ты и вправду собирался отрезать мне пальцы?

Морозов помолчал, словно обдумывая мой вопрос.

— Нет, — сказал он наконец, — не то чтобы и вправду собирался.

— Но если ты знал, что я тебя обманываю, почему ты ничего не сказал?

— Гобия хотела испытать тебя. Она любит, чтобы ее мужчины доказали, что она может им доверять.

Он пожал плечами.

— Ты прошел тест.

— А что, если бы я провалился?

— Да ничего.

Он жестом указал мне на дверь:

— Выметайся.

— Ты делаешь все это для нее?

— Ты не единственный, кто ее любит.

— Ого, — сказал я. — А кто тут говорил хоть что-то о любви к ней?

Он посмотрел на меня так, словно я смертельно обидел и покрыл позором всю его семью. Я пригляделся, глаза у него были красные, а щеки пересекали вертикальные, серебристые в свете фонаря, полосы, подобные огромным морщинам. Миг спустя я осознал, что он плачет.

— Выметайся, — повторил он.

На этот раз я подчинился. Я уже спрыгнул вниз и поковылял через площадку к своей улице. Вертолет с рокотом начал подниматься в воздух, и тут я понял, что акцент Морозова был вовсе не русским, мне следовало узнать его еще предыдущей ночью. Я же так много раз слышал, как люди говорили с этим акцентом. Это был литовский акцент.

Какая личность из живых или мертвых оказала на вашу жизнь наибольшее влияние и почему.