Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика - Евгений Березняк

Стройные ряды жилых блоков. Светлые открытые балконы-лоджии. Молодые парки. Лес труб, словно стволы гигантской зенитной батареи, устремленных в небо. Доменные печи. Сложное сплетение конструкций. И на бетонных стрелах огромные буквы: «Гута имени Ленина».

Гута чем-то сродни нашей «Запорожстали».

Мы каждый раз останавливались то у одного, то у другого предприятия. Владислав с гордостью показывал сталелитейные заводы, ультрасовременные прокатные цехи, коксохимические и цементные заводы, мощную силовую электростанцию.

На старой моей карте — я захватил ее с собой — тут значилось поле. В сорок четвертом году гитлеровцы в этих местах спешно рыли траншеи, строили бункера. Центр дважды просил уточнить квадрат именно этого района. И Курт Пекель снова и снова склонялся над схемой укрепрайона.

— Здесь и было поле, — подтвердил Владислав. — Отсюда в январе тысяча девятьсот сорок пятого года войска Конева прорывались на Краков.

Я искал очень памятный для меня населенный пункт Могила.

В этом селе из дома Сендеров пришли в эфир первые донесения радистки Комар. Сендеры всегда охотно принимали наших связных. В сорок пятом году и село Могила, и огромное заснеженное поле на несколько часов превратились в ожесточенное место битвы, в настоящую могилу для гитлеровцев.

Позже, когда сюда пришли первые строительные бригады, они то и дело натыкались на остовы танков, на ржавые каски, снаряды и патроны.

— Советский Союз, — рассказывал тем временем Бохенек, — как и в годы войны, снова пришел нам на помощь. Нову Гуту мы строили, опираясь на ваш опыт, вашу поддержку, с помощью ваших проектировщиков, инженеров. И знаете, кто дал имя Ленина Гуте? Вся Польша, весь народ.

Милый Владислав, коханый друже… Я знал его в годы войны как Кубу, Владека и как непревзойденного мастера по изготовлению разных кенкарт, арбейтсвейзе, печатей фельдкомендатур и прочего. Накануне войны он был уже членом Коммунистического союза молодежи Польши. Когда группа «Голос» приступила к своим обязанностям, Куба, член областного штаба Армии Людовой, руководил подпольным комитетом ППР подокруга Величка.

Через Грозу и Валентину мы получали от него документы, необходимые для легализации членов группы, ценнейшую информацию.

Много сделала для нашей группы и невеста Бохенека — Янина — Иоанна Пашкевич. По заданию Зайонца ей удалось устроиться на работу в конторе соляных копей. Оттуда легче было следить за перемещением воинских частей, эшелонов. И бланки, на которые ставил свои знаменитые печати Бохенек, тоже добывала Янина.

Пани Иоанна Пашкевич-Бохенек теперь член ПОРП, работает экономистом. А муж ее — чародей-алхимик, незаменимый специалист по фальшивкам, стал за эти годы крупным инженером, химиком-металлургом. Теперь работает председателем Комиссии государственного контроля. А в свое время много души, знаний, таланта отдал Новой Гуте.

Нова Гута — часть Кракова, причислена к нему административно. Но это самый настоящий социалистический город, кажется, единственный в Польше без костела, со своим центром, своими светлыми микрорайонами, стадионом, ресторанами, кафе.

Мне он очень напомнил шестой поселок, новый жилой массив Запорожья.

Мы оставили «Волгу» на деревенской площади, завернули направо. Этой дорогой я шел к Малику четверть века тому. Много воды утекло с тех пор. Многое изменилось и в Рыбне. Все же я решил никого не расспрашивать и радовался, как старым знакомым, приметам прошлого: дряхлой часовенке, дубу-великану, все также спокойно и величаво млеющему на солнце.

Еще издалека узнал я подворье Малика, хоть от старого дома осталась только часть. Узнал и хозяина дома. Станислав Малик сосредоточенно и с явным удовольствием тесал какое-то бревно. Лицо его почти не изменилось. Такое же худощавое, энергичное, живое. Глаза спокойные, выжидающие. Только седины в волосах прибавилось. Мы вошли во двор, почему-то по-праздничному украшенный разноцветными флажками.

Малик шагнул нам навстречу, приветливо, хоть и не без недоумения, рассматривая неожиданных гостей.

Узнает — не узнает?

Нет, не узнал.

— День добрый, пан…

— День добрый, — с достоинством ответил Малик.

Хотел броситься к старику, обнять, но…

— Чи ма, пан, для спшедання сливки?

Станислав в ответ только покачал головой: дескать, приезжий пан шутит, какие могут быть сливы в июле? Но, видно, все вспомнил: сентябрьское утро сорок четвертого года, наш пароль. И ответил, как отвечал тогда мне, Груше, Грозе:

— Я сливок не мам, ма ябки.

Мы трижды по-солдатски расцеловались. На наши голоса из дому выбежал сын Малика — Генрих. Почти мой ровесник. В годы войны правая рука отца. Это Генрих после нашего провала в Санках принес мне в лес Скомских одежду, продукты, курево.

— Что же вы нас не предупредили? Знай, что приедет капитан Михайлов да еще с семьей, мы бы и свадьбу перенесли.

Так вот почему праздничные флажки, длинные столы под столетним орехом. Накануне здесь три дня подряд кипело веселье: Генрих выдавал замуж свою дочь. Наше невольное опоздание, впрочем, ничуть не помешало повторению пройденного.

За столом хозяин явочной квартиры группы «Голос» вспомнил такие детали нашей встречи, которые в моей памяти как-то стерлись.

— Пришла соседка, говорит: «Тебя, Станислав, спрашивает человек». Я, только увидел вас, сразу догадался, что к чему: мы с Ольгой Совецкой больше недели ждали капитана Михайлова. Но вида не подаю. Пригласил в хату. Там и обменялись паролями.

…Малик — старый коммунист, антифашист. Он так и говорит: вступил в партию, когда Гитлер пришел к власти. Нашему другу уже семьдесят два года, он пенсионер. Старый коммунист и на пенсии не сидит сложа руки. К его советам охотно прислушиваются земляки.

Мы тепло попрощались с Маликами, пожелали молодым счастливого семейного плавания, спели «Сто лят» и «Чтоб в год по ребенку прибавлялось».

В тот же день у нас была еще одна, пожалуй, самая волнующая за всю поездку, встреча.

Мы не смогли подъехать к домику на опушке леса в двух километрах от села Санка. По-прежнему туда нет дороги. И немцы в тот злополучный день 16 сентября 1944 года не могли подъехать машиной к Врублям. Они подошли с трех сторон: Санки, Рыбне, Морги.

Стефу и Рузю мы не застали дома. Они были в поле. Младшая дочь Рузи помчалась за мамой и теткой, и те, запыхавшись, смеясь и плача, прибежали домой. И снова объятия, поцелуи. Сестры предложили отметить встречу в лесу. На знакомой поляне, где меня поджидал Юзеф Скомский, мы разожгли костер. Земняки, испеченные в золе, получились на славу — хрустящие, с золотистой корочкой, точь-в-точь как это делал наш татусь — Михал Врубль.

Живут сейчас дочки Врубля неплохо. Польское правительство наградило Стефу и Рузю за помощь советским разведчикам Золотыми крестами партизанской славы, назначило сестрам персональную пенсию. Местные власти помогли Врублям провести свет к домику, радио. Внешне дом, приютивший Ольгу с ее рацией, а затем и группу «Голос», почти не изменился. Вот только несколько потемнели бревенчатые стены, срубленные руками татуся.