Бригада. Книга 13. Поцелуй Фемиды - Александр Белов

— Слышь, командир, у парня приступ эпилепсии, — вроде бы и не слишком громко начал он, но возня и выкрики в соседних камерах мгновенно стихли, и его голос отчетливо разнесся по коридору. — Если сию же минуту к тебе не вернется слух, и ты не вызовешь врача, то парнишка двинет здесь кони. И я тебе обещаю… Я обещаю, а братва не даст соврать… Что ты проживешь немногим дольше!

То ли особенности беловского тембра расшевелили и заставили заработать слуховой нерв дежурного контролера, то ли имелись какие-то иные неведомые причины, но буквально через пять минут в камере уже находился врач и двое санитаров, грузивших больного на носилки.

Некоторое время, сокамерники, потрясенные и подавленные жутким зрелищем «одержимого бесами» и счастливым завершением, казалось бы, безысходной ситуации, сохраняли полное молчание. Здоровяк стирал в раковине оскверненную сдуру наволочку. Бруно закурил «Приму» и вроде бы машинально протянул пачку Белову. Тот взял сигарету и тоже закурил.

Грохот соседних «кормушек» в компании с тошнотворным запахом сначала перекисшей, сгнившей и только после этого сваренной капусты, известил о наступившем времени обеда. В отверстие вместе с первой наполненной отвратительным варевом миской всунулась худая, покрытая цыпками рука парнишки из хозобслуги. От глаз Белова не смог укрыться почти незаметный, хорошо тренированный жест. Саша точно был уверен, что Бруно получил записку. И, похоже, успел отправить ответ, но в последнем стопроцентной уверенности не было.

Интересно, заметил ли процедуру обмена посланиями контролер дядя Костя, призванный наблюдать за раздачей пищи? Может быть и заметил — по крайней мере, его камуфляж маячил позади парня из хозобслуги. А, возможно, и не заметил, ведь он «Слепоглухонемой». Третий вариант: не захотел заметить до поры до времени. Подобная тактика тоже широко практикуется в оперативной работе исправительных учреждений: сначала дать возможность контингенту изложить свои мысли на бумаге, а потом отобрать послания и прочесть.

От капустного запаха подкатила тошнота, и все, кроме амбала, доевшего обед до последней капли, слили свои порции в отхожее место. Внезапно Бруно, словно что-то вспомнив, сорвался с места и кинулся к двери. „Он несколько раз пнул дверь ботинком, а потом закричал ничуть не хуже, чем давеча это делал Виталик:

— Bce! Не могу больше, на хрен, так жить! Лучное, б…, получить пулю от охранника, чем жрать эту вонючую говенную замазку!

Никакой реакции, как этого и следовало ожидать, со стороны охранника не последовало. Да в планы Бруно, как заподозрил Белов, это и не входило. А что если молодой хитрец нарочно, провоцирует нового соседа на разговоры о побеге? Не случайно в местах лишения свободы бытует стойкое мнение, что юные отморозки, мотавшие первый срок но малолетке, все сплошь сотрудничают с оперслужбой? Сегодня разведет новичка на левые разговоры, а завтра сам же его и сдаст тюремной администрации в обмен на какие-нибудь поблажки.

— Отставить спектакль! — осадил парня Белов. — Устроил тут, понимаешь, уголовно-исправительную систему Станиславского. Чего ты добиваешься?

Бруно, насупившись, замолчал. Объективности ради, надо заметить, что выданный к обеду хлеб, который он метко назвал «говенной замазкой», именно этим и являлся. Эту странную субстанцию назвать хлебом нельзя было уже по первому формальному признаку: он в принципе не мог крошиться. Черная угольная рамочка заключала в себе… собственно, дырку — исключительно воздушную полость, которая «крепилась» к вышеупомянутой «рамке» тоненьким слоем липкого серого вещества. В это отверстие мог бы свободно пройти кулачок трехлетнего ребенка…

Саша открыл свой рюкзак и выложил на стол пачку чая и несколько вяленых рыбин, оставшихся от тетушкиной «дачки». Оживившийся Бруно в считанные секунды сотворил волшебный напиток и припал своим неполным комплектов зубов к рыбе.

— А ты чего не садишься? — обратился Саша к здоровому парню, который, вылизав свою миску до состояния «под лак», делал теперь вид, что нисколько не интересуется деликатесами. — Не кокетничай, давай к нам. Возьми себе стакан…

На лице парня отразилась непередаваемая гамма чувств, главным среди которых была растерянность. Саша продул от засохших на дне чаинок первый подвернувшийся под руку пластиковый стакан (иных здесь не было), налил в него темную, почти не прозрачную жидкость и протянул амбалу. Тот ухватился за стакан обеими ладонями, быстро отпил гигантский глоток, обжегся и поставил емкость на тумбочку. Все это время здоровяк не спускал вопрошающего взгляда с Бруно. Белов начал с опозданием понимать в чем дело, но поверить в свою догадку не мог: это было непостижимо!

Тем временем Бруно с выражением крайней степени гадливости на лице, сдернул с гвоздя засаленное полотенце, обхватил им стакан здоровяка и, отставив руку на максимальное от лица расстояние, как если бы его ноша разила страшной вонью, направился в сторону раковины и выплеснул в нее содержимое.

— Ты что собираешься делать?

— Выбросить стакан!

— Отставить!

Бруно повернулся и со снисходительной жалостью посмотрел на Белова:

— Он же «петух» у нас. Вы, что, не поняли? Он — «опущенный». Из этого стакана больше пить нельзя!

— Отставить! — снова рявкнул Белов и почувствовал, как разом заломило в висках и в затылке. Отдай мне этот дурацкий стакан! — Он обернулся к несчастному амбалу. — Тебя как зовут?

Выяснить, как зовут «опущенного» удалось не вдруг. Казалось, у этого существа и вовсе нет имени. Парень молчал, а Бруно ответа, вроде бы, и не знал. В конце концов, выяснилось, что родители в свое время назвали его Григорием, а кличка, присвоенная в колонии, вовсе непечатная.

— Вот возьми, Гриха, мою кружку. Это подарок, — сказал Саша. — Я уже выпил, а ты сполосни и налей себе заново. И вот что, парни, я вам скажу…

Боль сделалась почти невыносимой, и он замолчал, обхватив виски ладонями.

— Видно, год Петуха объявили в тюрьме досрочно, — Бруно закатил глаза под лоб и демонстративно улегся на свою шконку, отвернувшись к стене: судя по всему, углубился в чтение «малявы».

Белов, разумеется, миллион раз слышал рассказы об «опущенных», и в тюремной иерархии разбирался, как ему казалось, неплохо. Разбирался он и в человеческой природе. И именно поэтому не мог взять в толк, каким образом здоровенный Григорий, кровь с молоком и косая, как говориться, сажень, оказался в самой униженной, самой растоптанной из тюремных каст. «Петухами», по его представлениям, становились Люди физически слабые, абсолютно не способные постоять, за себя. Но этот Гриха… да он одним своим кулачищем способен уложить рядком с десяток таких малахольных как эти Бруно с Виталиком!

Впрочем, на жизненном пути этого деревенского дурня, очевидно, попадалось зверье по- страшнее. И- еще. Собственный жизненный опыт не единожды подтверждал Белову известную истину: в штатном расписании небесной канцелярии всегда имеются вакансии палачей и вакансии жертв. Степень физического совершенства играет при зачислении на эти должности, несомненно, важную, но не решающую роль.