Тельняшка математика - Игорь Дуэль

Мы вернулись на свою скамейку. Старпом несколько раз попытался вскочить, но в конце концов успокоился и захрапел, уронив голову в колени. И тут появился парень с катера.

– Эй, – позвал он. – Кто из вас потрезвее, пойди-ка сюда. Разбудили-таки старика. Зовет!

– Сиди! – приказал я Герке и пошел на дебаркадер.

Пожилой капитан стоял на палубе, позевывая. На нем были брюки и нательная рубашка.

– Что за шум, а драки нет? – спросил он, когда я перебрался на катер. – Чего хотели?

– Да тут один из наших перебрал…

– Это мы догадались! – усмехаясь, перебил меня капитан, – А сами-то кто будете?

– Перегонщики.

– А, ясно-понятно. Из Москвы, что ли?

– Из Москвы.

– Знаю вашу контору. Четыре года от нее ходил. Ты кем там? Штурман?

– Матрос.

– А этот крикун ваш кто?

– Старпом.

– Так чего ему нужно?

– Извините нас, пожалуйста…

– О деле говори!

– Ну что дело? Вот загуляли. И он пошел просить вас, чтоб подбросили на судно. Мы на рассвете отходим, у старпома и так уже полно грехов. Задержим отход…

– Понятно, – он опять не дал мне договорить. – А где стоите?

– В устье Корожечны. Ну вот, я собственно извиниться хотел. Теперь, пожалуй, пойду.

– Иди, – кивнул капитан, – иди.

– Еще раз простите. До свиданья!

Я стал перелезать на дебаркадер.

– Иди, – повторил капитан. – Зови сюда ребят.

– Как? – остановился я. – Вы действительно нас подбросите?

Капитан улыбнулся:

– А то оставим пропадать! Зови, говорят, пока не раздумал, – дурашливо крикнул он и приказал парню: – Заводи, Серега!

Когда мы с Геркой затащили старпома на палубу, она уже подрагивала от работы двигателя. Халин попытался было произнести речь о роли солидарности в жизни моряков, но капитан рубанул ему:

– Сядь!

И старпом сразу покорился – уселся на ту самую скамеечку, где раньше сидели парень с девушкой. Однако продолжал ораторствовать заплетающимся языком.

Из надстройки появилась девушка.

– Поесть не хотите? – спросила она.

Мы с Геркой дружно отказались.

Капитан обнял девушку, притянул к себе.

– Дочка! – сказал он. – Коком у меня ходит. Я ее нынешней весной за механика своего выдал. Во какую семейственность развел! – И он счастливо рассмеялся.

На коротком переходе до устья Коржечны Халин совершил последний в ту ночь подвиг. Когда катер отошел от пристани и на палубе стало свежо, старпом перешел в рубку. Здесь он увидел девушку и двинулся на нее в атаку. Я заметил это не сразу, ибо по просьбе капитана стоял рядом с ним и помогал сориентироваться, чтобы в темноте не проскочить мимо наших судов. А когда обернулся и увидел, что старпом уже руки пускает в ход, бросился его унимать.

Но девушка остановила меня:

– Да не бойтесь вы! Вот беспокойный! Что, я сама с пьяным не справлюсь? Помогайте лучше папаше.

Через несколько минут катер подошел к нашему «омику». Старпома мы перетащили на борт с большим трудом. Когда катер уже отвалил, он все еще кричал пожилому капитану:

– Отец! Не уходи! Возьми на свою лайбу. У тебя народ хороший! И дочь красавица! Я моряк что надо! Возьми!

– Штатных местов нема! – отшутился капитан.

Катер развернулся, и его ходовые огни быстро скрылись за поворотом берега.

Мы наконец уложили старпома спать. У Герки слипались глаза.

– Ну что? – спросил он. – На горшок и баиньки?

– Погоди минутку!

Я забежал в свою каюту и вытащил из чемодана запасной свитер – толстый, старый, нелюбимый, кое-где побитый молью.

– Вот, – сказал я, вручая свитер Герке, – не знаю, добудем ли в Архангельске что-нибудь получше, но если не добудем, в плавании и этот сойдет. Возьми.

– Спасибо! – обрадовался Герка. – Клевая шмотка. Для полярки в самый раз. Тебе не жалко?

– Нет. Спокойной ночи!

Я заспешил к себе. Хотелось побыть одному. Хотелось сделать над собой усилие, чтобы забыть этот вечер. За всю жизнь не помню, чтоб чувствовал такое отвращение к самому себе. Ну и впутался! И, главное, никто не тянул, самому захотелось поиграть в бесшабашного матросика.

Многие знакомые давно зачислили меня – математика по профессии, аналитика по складу ума – в ранг исключительно рациональных людей. Когда они утверждают это, я не спорю. Но не потому, что соглашаюсь. Просто роль рационалиста весьма удобна. Она освобождает от любопытных вопросов, от того, что из тебя выуживают признания, ждут рассказов о душевных движениях. Я вообще-то не молчун, но об этой стороне жизни своей души никогда не распространяюсь. И зачисление в рационалисты меня вполне устраивает. Потому я нередко даже нарочно подбрасываю знакомым «фактики», убеждающие их в моем рационализме. А люди – как пишут социологи – раз составив мнение о человеке, очень неохотно с ним расстаются. И значит, мои «фактики» попадают на благодатную почву – ловят их охотно, ибо с их помощью легко убеждаются в собственной мудрости: я же говорил, что он рационалист, и был прав, вот еще одно доказательство.

Взявшись писать эти записки, я по привычке хотел промолчать о своей любви, но они все равно получаются как исповедь, и значит, надо быть последовательным – говорить начистоту. Тем более что маршрут наш прошел через Углич. И оттого все, что выпало на мою долю в этом городе, воспринималось особенно остро…

Мне кажется, что изначальное отношение к женщине парня, вступившего во взрослую жизнь, более всего зависит не от его душевного склада, а от того, какая у него мать. Ведь это первое существо вечно загадочной для нас половины человечества, которое постоянно, долгие годы рядом с нами. И, взрослея, мы пристально приглядываемся к матери – даже не задумываясь над этим, именно по ней складываем свое представление о том, каковы женщины, как надо к ним относиться.

Не знаю, могут ли здесь быть какие-то общие законы, но про себя скажу с уверенностью: именно матери я обязан тем, что легко, безо всяких моральных усилий прошел мимо веселых соблазнов, которые связывают с акселерацией. Разговоры на школьных переменах о чьих-то похождениях не тревожили моего сознания, а девчонки, рано начавшие играть в любовь, и вовсе вызывали брезгливость.

Конечно, два детских увлечения были и у меня, но они были именно детскими – во всей полноте старого смысла этого слова. Потом, в университете, были, конечно, легкие флирты, поцелуйчики, встречи наедине. И несколько раз я был совсем близок к тому, чтобы переступить заветную черту. По рассказам сокурсников я знал, как это бывает, слышал, что в последний момент надо проявить немного решительности, чтобы покончить с традиционным женским кокетством, по законам которого разыгрывается фарс сдачи. Но что-то меня удерживало от этого последнего нажима. Не знаю что, может быть, всего одна фраза Юрия Олеши: «Счастлив тот, кто, познавая женщину, был огражден любовью». Я боялся разочарования, хотел счастья и не был согласен на меньшее.