Обнаженный Бог. Феномен - Питер Гамильтон

— Как можете вы это говорить? Ведь все это было сделано со мной. Я чувствовала все это, каждую минуту. Это же мое тело. Мое! Она забрала его у меня. Испоганила, погубила. Я больше не чувствую себя человеком.

— Я вам искренне сочувствую. Но вы должны научиться не думать об этом. Когда вы об этом думаете, она берет над вами верх. Это осталось в прошлом. Как только поймете это, окажетесь в победителях. Ее изгнали из вас. Она сейчас лишь бледное световое пятно. И такой останется навсегда. И я считаю, что это ваша победа.

— Но мне больно, — настаивала она. Она понизила голос до заговорщического шепота. — Как я могу забыть, если мне больно?

— Послушайте, ведь есть разные лекарства, они могут заглушить страшные воспоминания. Как только восстановится энергия, вы сможете…

— Да я говорю не только о сознании! — прервала она. — Это тело. Болит мое тело.

Толтон почувствовал, что разговор их принимает дурной оборот. Женщина постоянно дрожала, на лице блестела испарина. Он покосился на ненатурально рыжие корни ее волос.

— Скажите, где именно у вас болит?

— Лицо, — пробормотала она — Болит лицо. Оно уже не мое. Когда она смотрелась в зеркало, я не узнавала себя.

— Все они это делали. Воображали себя юными и красивыми. И это всего лишь иллюзия.

— Нет. Это стало реальностью. Сейчас я уже не я. Она забрала у меня мою личность. И… — голос ее дрогнул. — Тело. Она украла мое тело, и это еще не все. Посмотрите, посмотрите, что она сделала со мной.

Движения ее были такими медленными, что Толтон едва удержался, чтобы не помочь. Когда она раздвинула одеяло, ему впервые захотелось, чтобы света было еще меньше. Казалось, кто-то неумело приложил к телу косметический пакет. Грудь была чудовищно обезображена. Приглядевшись, он разглядел большие пласты плоти, прилепившейся к поверхности груди, словно пиявки. Пласты эти делали грудь чуть ли не вдвое крупнее и оттягивали ее вниз. Естественной кожи почти не было видно.

Самое страшное было в том, что это были не импланты и не пересаженная ткань. Все это выросло из молочной железы. Живот ее при этом был плоским, как у человека, страдающего анорексией, и напоминал мозоль с нарисованными на ней тонкими линиями, изображающими мускулатуру.

— Видите? — спросила женщина, глядя на свою обнаженную грудь в горестном унижении. — Большая грудь и плоский живот. Она очень хотела иметь большую грудь. Это же выигрышно. Привлекает внимание. Тем более что она могла осуществить любое свое желание.

— Господи, спаси, — в ужасе пробормотал Толтон. В болезнях он мало что понимал, однако порылся в своих школьных дидактических знаниях. Злокачественные опухоли. Почти безнадежный случай. Генная инженерия сделала тело человека устойчивым к старинному проклятию. И когда это все же крайне редко случалось, помогали упаковки медицинской нанотехники. Они проникали внутрь и удаляли больные клетки в течение нескольких часов.

— Когда-то я была медсестрой, — сказала женщина, стыдливо прикрывшись одеялом. — На груди опухоли самые большие, но у меня, скорее всего, выросли злокачественные образования и в других местах, там, где она внесла изменения.

— Что я могу для вас сделать? — хрипло спросил он.

— Мне нужны медицинские нанопакеты. Вы знаете, как их запрограммировать?

— Нет. У меня и нанопакетов-то нет. Ведь я всего лишь поэт.

— Тогда, прошу вас, найдите их для меня. Мои нанопакеты не работают. Может, процессорный блок справится.

— Я… да, конечно.

Выходит, ему придется пойти в безжизненный темный звездоскреб и искать их там. Однако что значил его страх по сравнению с ее страданиями! Он постарался сохранить бесстрастное выражение лица. Он встал, хотя и был уверен, что в здешней атмосфере медицинский нанопакет не подействует. А может, и подействует, кто знает? И если имеется хотя бы ничтожный шанс, надо его использовать. Он непременно достанет ей нанопакет, чего бы это ему ни стоило.

Лежавшие на траве люди издавали мучительные стоны. Он обошел их. Страшное сомнение зашевелилось в душе. А вдруг их муки вызваны не психологическими причинами? Каждый одержатель в чем-то изменил их внешность. Вдруг каждое такое изменение привело к злокачественному образованию?

— О, черт тебя побери, Рубра! Где ты? Нам нужна твоя помощь.

Дверь камеры, как и всегда, открылась без предупреждения. Луиза в первый момент даже не услышала щелчка. Свернувшись, она лежала на койке в полудреме, не вполне понимая, где находится. Как долго пробыла она в таком состоянии, ей было неизвестно. Ощущение времени у нее почему-то разладилось. Она припоминала допрос, насмешки и неприкрытое презрение Брента Рои. Потом ее привели сюда. Затем… с той поры прошло несколько часов. Во всяком случае, она здесь уже давно…

Должно быть, она спала.

Правда, в это трудно поверить. Огромная тревога держала ее мозг в напряжении.

В дверях появились те же самые женщины-полицейские. Луиза, мигнув, посмотрела на их колеблющиеся очертания и попыталась прийти в себя. Перед глазами вспыхивали болезненные яркие точки, и она, сжав губы, постаралась удержаться от внезапного приступа тошноты.

«Что со мной такое?»

— Эй, держись, — одна из женщин, сидя на койке, удерживала ее в сидячем положении.

Луизу сотрясала неконтролируемая дрожь, на коже выступил холодный пот. Постепенно она успокоилась, хотя сосредоточиться никак не удавалось.

— Минутку, — сказала женщина. — Дай-ка я перепрограммирую твой медицинский нанопакет. Несколько раз глубоко вдохни.

Это было уже проще. Она проглотила немного воздуха, грудь расширилась. Еще два вдоха. Стало полегче.

— Ч… что? — задохнувшись, спросила она.

— Приступ беспокойства, — сказала женщина-полицейский. — Мы здесь на это нагляделись. Бывало и хуже.

Луиза с готовностью кивнула, стараясь убедить себя, что все так и есть. Ничего страшного. И с ребенком ничего не случится: медицинский нанопакет об этом позаботится. Надо сохранять спокойствие.

— Хорошо. Мне лучше. Спасибо, — она слегка улыбнулась женщине, но та посмотрела на нее с полным безразличием.

— Тогда пойдем, — сказала другая женщина, стоявшая в дверях.

Луиза медленно поднялась. Ноги слегка дрожали.

— Куда мы идем?

— К следователю, — неприязненно отозвалась первая женщина.

— Где Женевьева? Где моя сестра?

— Не знаю. И знать не хочу. Пошли.

Луизу чуть ли не вытолкнули в коридор. С каждой минутой ей становилось лучше, хотя голова все еще болела. Маленький кусочек кожи на затылке саднил, словно ужаленный. Она рассеянно поглаживала его. Приступ тревоги? Никогда об этом не слышала. Но, принимая во внимание все случившееся, очень может быть, что такая болезнь и существует.