Тень твоей улыбки - Мэри Хиггинс Кларк

– Неплохая мысль, – медленно произнесла Моника. – Вы говорите, завтра в десять в церкви Святого Винсента?

– Да. Это на углу Шестьдесят шестой и Лексингтон-авеню.

– Встретимся там без четверти десять. – Моника достала из шкафа пальто. – «Довольно для каждого дня своей заботы»[9],– устало процитировала она.

Когда они проходили мимо стола Нэн, зазвонил телефон. Нэн подошла посмотреть, от кого звонок.

– Это доктор Дженнер, – с удовольствием сообщила она.

– Пусть звонит, – отрезала Моника. – Пойдем.

В пятницу утром Скотт Альтерман совершил раннюю пробежку по Центральному парку, вернулся домой, принял душ, побрился и оделся. Потом, чувствуя за собой вину, позвонил секретарше, оставив сообщение, что у него неотложное дело и он задержится.

Он приготовил себе кофе, тост и яичницу, пытаясь заместить чувство вины осознанием необходимости. Он понимал, что не годится тратить на свои дела рабочее время в новом офисе на Уолл-стрит. Ему, как партнеру, платят достаточно денег. Однако возможность успокоить Монику после того происшествия только усиливала его желание во что бы то ни стало доказать ей свою преданность.

«Она знала, насколько сильно ее отец хотел найти свои корни, – размышлял Скотт, – и думаю, ей это тоже нужно в гораздо большей степени, чем она себе представляет. Вчера вечером, рассказывая мне о смерти Оливии Морроу, женщины, которая могла знать ее деда и бабку, Моника была такой удрученной. Только разузнав все возможное об этой женщине, я смогу проследить происхождение отца Моники, а этот след может очень быстро затеряться. Если окажется, что Оливия Морроу имела какое-то отношение к Гэннонам, нам действительно будет чем заняться.

Интуиция подсказывала Скотту, что отец Моники мог быть «потомком», которого упоминал в своем завещании Александр Гэннон, и что сама Моника может быть законной наследницей денег, заработанных гением Александра Гэннона.

Насколько часто, размышлял он, приемные дети наследуют таланты своих биологических родителей? Отец Моники, Эдвард Фаррел, был медиком-исследователем, обнаружившим причину происходящего иногда отторжения имплантов. Особенно часто это случалось с протезами бедренных, коленных и голеностопных суставов, ставших надежными источниками прибыли для компаний вроде «Медицинского оборудования Гэннона».

Главный штаб этой компании размещался на Манхэттене, а исследовательская лаборатория – в Кембридже. Эдварда Фаррела пригласили работать там, когда ему было уже за шестьдесят. К тому времени Алекса Гэннона уже не было в живых, однако поразительное сходство Эдварда Фаррела с Алексом стало той темой, которая снова и снова обсуждалась коллегами вплоть до момента его отставки. Какая ирония судьбы, думал Скотт, если отец Моники действительно работал в компании, основанной его родным отцом!

Постоянного напоминания о его внешнем сходстве с Гэнноном оказалось достаточно, чтобы Эдвард Фаррел увлекся поиском статей об Александре Гэнноне, а также сравнением их фотографий в разные периоды жизни.

Моника до конца не понимает, насколько ее отец был зациклен на этом предмете, думал Скотт, открывая блокнот и начав за второй чашкой кофе записывать исходные моменты своего расследования. Много ли знала Оливия Морроу о деде и бабке Моники? Остался ли кто-нибудь, осведомленный о родственных связях с Гэннонами?

Моника говорила ему, что после того, как обнаружила тело Оливии Морроу, в квартире появился лечащий врач Оливии. Скотт вспомнил, что врача зовут Клейтон Хэдли. Он записал это в блокнот.

Морроу жила в доме Шваба, как считала Моника, очень давно. «Поговорю с персоналом, – решил Скотт. – Вероятно, они знакомы с давнишними жильцами и замечали их посетителей».

Почти наверняка у Морроу была уборщица. «Разузнай», – сказал он себе.

Кто был ее душеприказчиком и каково содержание завещания? Он поручит выяснение этого своей секретарше.

Скотт допил кофе, поставил чашку в раковину и навел порядок на кухне. «Забавно, – мелькнуло у него в голове. – В этом мы с Джой тоже расходились. Я не похож на Феликса Унгера[10], но предпочитаю, чтобы в доме был порядок. Входя в квартиру, Джой всегда бросала то, что несла в руках, на ближайший стул или стол. Помню, я сомневался, висело ли ее пальто хоть иногда в шкафу».

А вот в квартире Моники все лежит на своих местах, вспомнил он.

Он пошел в небольшую комнату, служившую ему кабинетом, включил компьютер и начал поиск информации о докторе Клейтоне Хэдли. Просматривая пространные упоминания, он наткнулся на одно, заставившее его тихо присвистнуть. Хэдли состоял в правлении фонда Гэннона!

Моника говорила, что, как следует из слов доктора Хэдли, вскоре после ее звонка Оливии Морроу Хэдли зашел в квартиру проведать старую женщину. Совпадение? «Возможно, – думал Скотт. – Моника и впрямь говорила, что у Морроу был очень слабый голос». Тем не менее что-то подтолкнуло Скотта немедленно позвонить Хэдли. Если он был личным врачом Оливии Морроу, то должен знать о ее происхождении, подумал он, подходя к телефону.

Когда его соединили с Хэдли, ему, как опытному адвокату, стало очевидно, что доктор уклоняется от ответов на его вопросы и все утверждения Хэдли о якобы полном неведении относительно происхождения Оливии Морроу – явная ложь.

«Зря я насторожил его, пообещав найти связь между Оливией Морроу и фондом Гэннона, – повесив трубку, упрекнул себя Скотт. – Может быть, когда-нибудь я научусь сдерживаться и выжидать время. Этот звонок был такой же необдуманной глупостью, как и тот случай, когда я перепугал Монику, вышедшую из дома… Остынь, – сказал он себе. – Остынь».

Крайне недовольный собой, он решил прогуляться к дому Шваба и поговорить с обслуживающим персоналом, в особенности с теми, кто проработал в здании долгие годы.

Придя туда, он дождался, пока уменьшится поток входящих и выходящих людей, и заговорил со швейцаром. Тот охотно рассказал Скотту немногое, что знал. Миз Морроу была приятной, спокойной леди, всегда такой изящной и вежливой, всегда благодарила, когда он открывал перед ней дверь, всегда была щедрой на Рождество. Ему будет ее недоставать.

– Часто она выходила? – спросил Скотт.

– За последние полгода, во всяком случае, когда я провожал ее до такси, она ездила только к врачу, парикмахеру или в церковь по воскресеньям. Мы шутили на эту тему.

Не слишком обнадеживающе, подумал Скотт, входя внутрь и останавливаясь у стойки консьержа. Он представился поверенным, не сомневаясь, что у консьержа сложится впечатление, что он поверенный Морроу.

– Я знаю, она жила здесь много лет и хотела быть уверенной, что близким людям сообщат о ее кончине, – объяснил он.