Пойма - Джо Р. Лансдейл

— Миштер Джейкоб, как я рад ваш видеть! — проговорил Моуз. Голос у него скрипел, как суставы у калеки, который пытается привстать на костылях.

Моуз заковылял к нам, а по земляному полу за ним с глухим лязгом что-то потянулось, поднимая пыль. Это оказалась цепь — она крепилась к железному браслету на лодыжке, как раз выше того места, где голая нога старика уходила в стоптанный штиблет. Другой конец цепи был привязан к серединному опорному столбу амбара.

— Тьфу, пропасть, — буркнул папа и обернулся к Биллу. — Так ты его на цепь посадил!

— Я тебе, конечно, должен, Джейкоб. Но говорю же, семья у меня. Девочки. Моуз мне всегда казался хорошим ниггером, но всякой милости есть границы. Пока сидит тут — будет носить цепь. Чёрт возьми, да ему здесь нормально! Ест хорошую пищу, гадит вон в тот бидон. Я его каждый день выношу. Пить он не просит.

Было видно, как рассердился папа. Однако он только вздохнул и сказал:

— Ладно. Дай поговорю с ним — только я да сын.

— Твоему сыну можно знать, а мне нельзя?

— Если не возражаешь, Билл.

— Возражаю, ну да ладно, будь по-твоему. Только, Джейкоб, убери тогда этого ниггера отсюда как можно быстрее.

— Так и задумано, — кивнул папа.

Мистер Смут вышел и оставил амбарную дверь слегка приоткрытой. Папа приблизился к Моузу и коснулся его плеча.

— Никак в толк не вожму, миштер Джейкоб, — пожаловался Моуз. — Вы ведь жнаете, я никаким женщинам ничего плохого не жделал. Ни белым, ни чёрным.

— Знаю, — сказал папа. — Давай-ка присядем.

Папа опустился на охапку сена, а Моуз подволок свою цепь поближе и сел на ту же охапку с другого боку. Я прислонился к столбу, к которому крепилась цепь. С этого угла лучи света пробивались как раз таким образом, чтобы отчётливо можно было разглядеть, как у Моуза раскровянилась лодыжка. Под браслетом, как раз там, где начинался его башмак, запёкся бурый сгусток.

— Я не хотел тебя обижать, Моуз, — заговорил папа.

— Да, шэр, — ответил Моуз. — Уж, думаю, не хотели.

— И я вытащу тебя отсюда.

— Да, шэр… Миштер Джейкоб!

— Что, Моуз?

— Как же так оно вышло, што вы шо мной так?

— Кошелёк, Моуз.

— Я ж его нашёл, миштер Джейкоб. Я ж вам так и шкажал.

— Ну да.

— Да я бы белую женщину ни в жишть не обидел бы. Никого бы не обидел бы, ражве што рыбу, енота или опошшума. Кушать-то мне кого-то надо. А женщин — так я ж их не кушаю. Никаких, ни белых, ни чёрных.

— Знаю.

— Жнаете-то жнаете, миштер Джейкоб, а я-то вшо равно ждешь шижу!

Папа глянул на земляной пол.

— Мог бы в первую ночь отшуда жбежать, но ошталша, вы ведь попрошили тут шидеть, миштер Джейкоб. А наутро пришли миштер Билл ш каким-то мальчишкой и пошадили меня на чепь.

— Да просто нашёл я у тебя этот кошелёк — а ведь это улика. Не то чтобы ты что-то сделал, просто улика.

— Но кошелёк-то теперь у ваш, миштер Джейкоб. Я-то вам теперь зачем?

— Погоди-ка. Мальчишка? Что ещё за мальчишка помогал сажать тебя на цепь?

— Да так, прошто белый мальчишка какой-то.

— Ладно, Моуз. Слушай. Я снимаю с тебя эту цепь и отпускаю тебя с миром. Отвезём тебя домой. Слышишь?

— Да, шэр. Вот это по мне.

Папа встал.

— Посиди пока тут, сынок.

Папа вышел. Моуз глянул на меня. Улыбнулся:

— Помнишь, мы ш тобой шпоймали ту ждоровенную ильную рыбу?

— Да, сэр.

— Жубишшы-то у ней были шовшем как у человека. Ты прямо перепужалша вешь. Помнишь?

— Да, сэр.

— А потом я эту рыбину-то для наш жажарил. Помнишь?

— Да, сэр.

— На шлаву удалашь! Неправильно её жажаришь, будет на вкуш как вата. Но я-то вшо правильно жделал. Шкушали её на пеньке у реки. Когда шынок мой маленький был, мы ш ним так же, бывало, делали. Шядем у реки и кушаем.

Я хотел было расспросить Моуза про его сына, но, приняв во внимание всё, что рассказал мне папа, решил, что это не самая лучшая мысль. Ни к чему ворошить прошлое, чтобы Моуз вспоминал о дурном.

— А у вас всё ещё живёт та енотовая гончая? — спросил я.

— Нет, миштер Гарри. Штарый пёш уже концы отдал. Почти уже пятнадцать лет ему было, как-никак, уштал и ждох. Пошледний-то год, шшытай, ничего толком не видел. Приходилошь беднягу ш рук кормить. Он даже и не чуял-то уже ничего.

Тут вошли папа и мистер Смут. Мистер Смут держал в руке молоток и стамеску.

— Сними-ка с него эту штуку, — сказал папа.

— Забираешь его? — спросил мистер Смут.

— Забираю. И смотри не проговорись никому, что он у тебя здесь был. Держи это в такой же тайне.

— Так, значит, мы квиты?

— Ну да. И, Билл, тому парнишке, с которым ты сажал старика на цепь, тоже скажи держать язык за зубами.

— Так я и сказал.

— Я не шучу. Я ведь тебе велел никому про Моуза не рассказывать, а ты взял да и привёл сюда мальчишку.

Мистер Смут издал гортанный звук, какой издают свиньи, когда копаются рылом в луже. Подошёл к Моузу, вставил стамеску туда, где смыкались и скреплялись две половинки браслета. Одним ударом молотка по стамеске сбил заклёпку.

Папа помог Моузу подняться с копны сена.

— Идём, подкину до дому.

* * *

От нашего дома можно без особых хлопот пройти через чащу леса, выбраться на Пасторскую дорогу, а потом дойти по тропинке вдоль реки до лачуги Моуза. На автомобиле ехать оказалось дольше. Пришлось проделать приличный путь. Поначалу папа и Моуз просто сидели молча, но через время разговорились о рыбалке. Однако после того, как мы докатились до шоссе и уже были готовы свернуть на тропинку, снова всплыла история с убийством.

— Теперь-то вшо ображуетша, миштер Джейкоб? — спросил Моуз.

— Ты, Моуз, просто живи, как жил. Кошелёк у меня. Ты рассказал всё, что знаешь. Прости, что пришлось тебя потревожить.

— Што ж, думаю, беж этого было не обойтишь.

— И прости, что пришлось подержать тебя у Билла.

— А он меня не обижал. Ражве шо эта чепь… Кормил дошыта, только не так чашто выношил поганое ведро, как шкажал.

— Я и не думал, будто он выносил, — хмыкнул папа.

Мы выехали на тропинку, ведущую к реке. Деревья здесь стояли близко, ветви нависали прямо над машиной и накрывали нас своей тенью. Папе приходилось вести медленно и с оглядкой, потому что на тропинке полно было вымоин, а на прелой листве в два счёта можно было поскользнуться.