Тайные страсти принцессы Джеллы - Ксавье Монтепен

И, словно возвращаясь к мрачной действительности, он закричал:

— О господи! Руки его оледенели! Его сердце не бьется больше! Кинжал насквозь пронзил его грудь! Сколько крови! Сколько крови!

Его речь прерывалась судорожными рыданиями, в отчаянии он простирал к небу руки, словно зовя кого-то на помощь:

— Я отвергнут Богом! Мой отец умер! Его убили!

Видя, в каком состоянии находится его хозяин, добряк Стоп, забыв о своем страхе, то и дело вытирал слезы, которые текли по его лицу.

— Они убили моего благодетеля, — шептал Казиль, — о низкие, бездушные люди!

Эта сцена продолжалась бы очень долго, но вдруг Джордж преобразился. Лицо его стало похожим на изваяние, настолько были неподвижны и резки черты его лица, покрытые смертельной бледностью. Из глаз больше не лились слезы. Его губы, стиснутые волей, выражали твердую, непоколебимую уверенность и решимость. Он поднялся на ноги и сказал голосом, исполненным твердости:

— Зачем поддаваться бесполезному отчаянию? Слезы излишни! Мой отец не нуждается в оплакивании. Он нуждается только в мести.

Закрыв лицо руками, он замолчал. Затем, собрав разрозненные мысли и углубившись в самого себя, он устремил взор на тело отца и воскликнул:

— Кто же решился на такой злодейский, гнусный поступок? Чья рука поднялась, чтобы так подло поразить доблестного, благородного старика? Всемогущий и всесильный Господи! Как Ты мог допустить такое злодеяние? Но если Ты допустил это, то допусти и месть! Дай мне силы, помоги мне! Не покидай меня! Рассудок мой блуждает в потемках, вложи в мою руку путеводную нить, дай мне какой-нибудь знак, который бы изобличил убийцу.

Не успел он договорить последние слова, как наткнулся на какую-то черную массу. Он наклонился, чтобы ощупать ее, и все понял.

— Это сожженные бумаги, бумаги… Значит, Бог услышал мою просьбу. Здесь, может быть, и находится то, что я вымаливал у Него. Казиль! Зажги факел! Скорее, скорее, Казиль!

Юноша поспешил исполнить приказание, а Джордж погрузил обе руки в пепел и стал рыться в нем. Это было все, что осталось от бумаг, в которых заключалась тайна поисков и открытий сэра Джона Малькольма.

Увидев пепел от уничтоженных огнем бумаг, Джордж поддался глубокому отчаянию.

— Не видно ни одного слова, — бормотал он, — огонь не оставил никаких следов!

Раз за разом приподнимал он с земли пригоршни пепла, но все было напрасно, ни одного целого листка бумаги… Он уже стал терять всякую надежду, когда внизу кучки пепла обнаружил полуобгоревший лист.

Казиль поднес факел к самому листку, который трепетал в дрожащих руках Джорджа.

— Ну что, господин? — спросил юноша. — Что там?

— Что там? — повторил и Стоп, которого любопытство отрезвило и отогнало на мгновение и скорбь, и боязнь.

— Это писал мой отец… да… действительно, это его рука.

И Джордж с жадностью вчитывался в сохранившиеся строки. Но через минуту заговорил с невыразимым разочарованием:

— Я вселил в себя напрасную надежду! Остались только отдельные слова, без смысла, без значения… здесь нет ни одного имени! — И он стал читать вслух: — «Могущественное общество… Но в самом Бенаресе следует искать…» Эти слова для меня бессмысленны… Но вот вопрос: как мог мой отец, которого я совсем недавно оставил дома, очутиться в такое время здесь? Личная ли это месть или он пал жертвой того таинственного общества, о котором писал мне в письмах и в тайны которого обещал меня посвятить через два дня? Как разгадать эту загадку, как узнать истину? Бедный батюшка! Неужели убийцы уйдут от возмездия? Но нет, этого не будет! Бог дарует мне силу и хитрость. Я посвящу этой борьбе свою жизнь. Я разыщу виновников злодеяния и уверен: Бог поддержит меня! Прости, отец! Клянусь над твоим челом, над твоими руками найти след твоих убийц и сторицей воздать им за их преступление. Если я буду жив, я сделаю это!

Но здесь неведомая сила, придававшая бодрость Джорджу, вдруг изменила ему. Он вновь зарыдал и упал на колени у тела отца. Стоп плакал возле своего хозяина. Темное лицо индуса было искажено каким-то странным, загадочным выражением, а в уголках его губ скрывалась зловещая улыбка. Казиль держал факел и молча, с глубоким отчаянием смотрел на лица отца и сына, которым был обязан своей жизнью.

На часах Бенареса только что пробило девять вечера. Улицы его были освещены, и во всех домах горели яркие огни. Казалось, весь город хотел внести свою долю блеска в шумный и великолепный бал, даваемый лордом Сингльтоном.

Роскошные сады при дворце губернатора имели вид более чем волшебный: они были украшены разноцветными огнями, причудливые отблески которых играли на деревьях, дополняя иллюминацию. В глубине их возвышался дворец из белого мрамора, излучавший волны света. Чтобы закончить эту картину, представим себе мысленно среди этой обстановки, под живительной тенью столетних деревьев, пеструю толпу, в которой красные мундиры английских офицеров перемежались с живописными, исполненными с особой восточной пышностью костюмами индусской знати.

Прекрасная южная ночь и дивный, наполненный запахом цветов воздух манили гостей лорда Сингльтона из зала под высокий свод звездного неба. Сладкие, полные гармонии звуки оркестра звучали повсюду. Слуги в ярких ливреях сновали среди гостей, разнося прохладительные напитки на серебряных подносах.

Небольшая группа гостей, исключительно англичане, стояла неподалеку от великолепной лестницы, ведущей в сад и убранной гирляндами цветов. Это были четыре девушки и столько же офицеров, находившихся на службе в Ост-Индской компании.

Один из офицеров, красивый мужчина лет двадцати шести, со светлыми, загнутыми кверху усами, казалось, служил центром всеобщего внимания. Видимо, он рассказывал что-то увлекательное, потому что слушатели с интересом ловили каждое его слово. Офицера звали Мидлей. И этот разговор был прерван молодой девушкой, выразившей ему недоверие.

— Перестаньте, лейтенант! — сказала она. — Тот, кто задается целью убедить нас во многом, не сможет убедить ни в чем! Вы преувеличиваете!

Девушке было около двадцати лет, и она была хороша собой. А ее розовое платье, собранное у талии в едва заметные складки, подчеркивало нежность голубых глаз и белокурых волос.

— Полноте, мисс Эллен, — воскликнул обиженно лейтенант Мидлей. — Как можете вы обвинять меня в преувеличении?

Внимательные слушатели дружно закричали:

— Да, да! Разве она не вправе так говорить?

— Вы стремитесь вселить в нас страх.

— Ах, мисс, как можете вы так думать обо мне?

— Возможно, вы говорите и правду, — прервала его Эллен. — Но все-таки, мне кажется, вы смотрите на опасности, встречающиеся в Индии, сквозь увеличительные стекла, превращающие норы крота в горы, а муравья — в слона.