Рассекающий поле - Владимир Козлов

Здесь было совсем другое строение общества, чем в школе, – оно преображало каждого из них. Было сейчас забавно вспомнить о том, что еще не всем из них исполнилось шестнадцать. Никакого детства давно уже не было, этому поколению его не хватило.

Тарас сразу взялся за дело.

– Так, братва, если я еще раз здесь почувствую запах дыма – буду жестоко иметь. Всем ясно? Слушай команду. Сейчас по этому двору проходит некто Анатолий, одно нам знакомое чмо. Задача: перехватить и немножко нахлобучить. Вперед, а то замерзнете.

Все четверо сорвались – не дотушив бычка, не убрав карты. Стало пусто секунды за три. Сева остался сидеть на диване. Он еще ничего не воспринимал на свой счет, не ощущая себя частью роя. Возникла пауза, наконец Сева хрустнул пальцами.

– А ты чего не пошел? – громко спросил Тарас.

– На хер оно мне надо, – медленно проговорил Сева и заскучал лицом.

Тарас смотрел на него, но ничего не говорил.

– Ты же по Олегу знаешь ситуацию – какой объем огурцов у него в сезон можно взять? – солидно, взрослым баритоном спросил Артем.

– Обычно они засевают два поля – килограмм двести точно, – ответил Сева. Он не знал точно ни про два поля, ни про двести килограмм.

– А если больше надо?

– Надо с ним говорить, у него вся родня в этом деле.

Артем пошарил в глубоком кармане кожаной куртки, вынул большой ключ. Сева только теперь заметил еще одну железную дверь, сделанную заподлицо. Артем повернул ключ, вошел в темноту и включил свет. Он оказался ярким – и осветил почти идеальный спортивный зал с каучуковыми плитами на полу.

– Сильно, – сказал Сева. – Откуда такое оборудование?

– Трофейное, – усмехнулся Тарас.

– У нас сейчас тренировка, – произнес Артем. – Ты с нами?

Вот он, момент выбора. Прямой путь к старшим, через голову всей этой шушеры. Серьезные люди, серьезные дела.

– Не сегодня, – сказал Сева.

Артем даже не глянул на него, Тарас посмотрел внимательно.

– Ты приходи. И на мальчиков не смотри. Артем тебе все скажет.

– Я приду, – ответил Сева, зная, что не сделает этого ни в коем случае. Он точно еще не знал почему, но хорошо чувствовал, что второй раз отсюда так просто будет не выйти.

Была определенная выгода в том, чтобы не быть ни с кем, быть пустым местом, о котором точно никто не знает, что оно пустое, – чтобы жить той жизнью, которой ты хочешь жить.

6

Дома была только мама с маленькой Светой. Настя гуляла во дворе. Она подбежала к брату, когда он заходил в подъезд, и попросила передать маме, что она еще часик погуляет. Дома про обморок он говорить не стал. Показал рака-гиганта. Рекорд хотелось как-то зафиксировать. Раков меряют двумя способами – от морды до хвоста либо между клешнями. Сева нашел большую линейку и раскинул своей добыче в сторону лапы. Между клешнями вместилось сорок семь сантиметров. Очень неплохо – такое расстояние нестыдно и руками показать.

Татьяна Геннадиевна смотрела на гиганта так, как будто он должен что-то сказать о сыне, о том, где он лазит.

Сева сунул оставшихся раков в поддон холодильника, сверху положил чудовище, помыл с мылом руки, чтобы не воняли тиной, и налил себе борща.

– Сева, я хотела с тобой посоветоваться, – сказала Татьяна Геннадиевна, вешая на крючок кухонное полотенце. – Я думаю, не попробовать ли мне жарить семечки на продажу. Вон тетя Зоя вообще живет на этих семечках.

– А как их продавать? – механически спросил Сева, хотя знал ответ.

– Да тут, на пятачке. Там же сейчас стоят, торгуют.

Внутри у Севы будто что-то защемило: показалось, что если мать туда уйдет, то сделает еще один шаг от него. Тетя Зоя была матерью отчима – бойкой, любящей и несправедливой матерью, всю жизнь работающей на своих гулящих детей, не видящей их пороков. Эти люди принесли в их дом жестокость, мелочность и сочетающийся с крайней ленью прагматизм. Сева понял, что мама уже приняла решение, что муж ее уже обработал, как он умеет, когда не ему самому нужно будет жар загребать.

– Мам, если ты туда пойдешь, ты оттуда уже не вылезешь.

– Не поняла. А что в этом такого? Я вообще-то сейчас на своей основной работе мусоропроводы чищу – и ничего.

– Поищи что-нибудь другое. Зачем сразу браться за самое…

– А что я еще могу? Институт я так и не закончила. Куда меня возьмут?

– Я не хочу, чтобы ты продавала семечки. Мы же и так прожить сможем.

– А что мы видим? Насте к школе нужна обновка, да и что у нас холодильник пустой? Вы у меня растете, ничего не видите! Мне тоже иногда хочется чего-нибудь вкусненького.

Татьяна Геннадиевна подошла с бутылочкой к кровати, по которой ползала маленькая Света. Когда мама взяла ее на руки, та немедленно открыла рот и, поторапливая, взмахнула рукой, в которой сжимала погремушку. Сева присел на кровать рядом с матерью и стал смотреть, как малышка ест. Мама тоже замолчала. Это была минута безмятежности. Сева смотрел на чистое личико, на светлые кудряшки, которые было жалко срезать, на веселые, но сейчас такие сосредоточенные серые глазки. Поднял взгляд на маму, она тоже взглянула на сына с редкой нежностью, для которой в их жизни почти не оставалось места. Ее глубокие темно-серые глаза, так легко туманящиеся, сейчас были ясны. Они встретились взглядами и невольно без причины улыбнулись друг другу.

– Севка, какой ты у меня большой вырос, – произнесла Татьяна Геннадиевна.

– Да, – просто ответил Сева.

Он встал, прошел в их маленький зал, напротив телевизора поставил гладильную доску и включил тяжелый утюг. На диване лежал огромный ком высохших пеленок.

Окончив кормить, мама утерла Свете ротик и снова пустила ее на кровать. На ней с краю лежали большие подушки, через которые восьмимесячный ребенок не смог бы легко перебраться.

– Где эта Настька бегает? – вспомнила мать и подалась к окну.

– Я ее видел во дворе – она сказала, что через час придет.

– А ты сегодня дома?

– Поглажу и пойду на тренировку.

– Откуда у тебя силы берутся.

Белье пересохло, Сева пошел на кухню и набрал стакан воды, чтобы распылять ее губами. В зале мама включила телевизор.

7

Эта повседневность требовала концентрации на себе. Иначе утонешь, продешевишь, попадешься под горячую руку, собьешь дыхание, не добежишь, вляпаешься, будешь растоптан и унижен. Еще три года назад Сева был трусоватым фантазером, который боялся ходить по вечерам в темноте в общий душ на первом этаже, потому что ему чудился за стенкой лежащий на кафельном полу в черном пальто мертвый человек. Вечером, отворачиваясь перед сном к стенке, он убаюкивал себя нескончаемой историей про спасение самой симпатичной одноклассницы от индейцев, обнаруженных на необитаемом острове. Индейцы изъяснялись на ломаном французском, который Сева только начал учить, а вооружен молодой человек был малокалиберной винтовкой, из которой полгода учился стрелять на стадионе «Труд», – первой его постоянной секцией было военно-прикладное многоборье. Его называли впечатлительным мальчиком. Однажды родители взяли его с собой на фильм «Кинг Конг жив» – и Сева, не такой уже и маленький, выскочил из зала после первой же сцены расстрела большой обезьяны. Потом ночью он говорил во сне. Любое прикосновение искусства было слишком сильным разрядом, который либо уносил, либо травмировал его.