Книга историй - Аракел Даврижеци

предал отца Багдасара, /159/ ибо сказал: «Думаю, что народ весь обратится [в магометанство] и не будет сопротивляться и, если кто будет сопротивляться, так это лишь иерей Багдасар; а если он обратится [в магометанство] — обратится и весь народ».

Призывающая к смерти весть и скорбная молва эта в тот же вечер достигли [ушей] иерея Багдасара и народа, от страха дошедшего до врат ада.

В эту ночь священник Багдасар, [державшийся] мужественно и твердо, призвал к себе надежду и веру, собрал все христианское население в молитвенный дом, устроенный им в караван-сарае, и начал проповедовать народу, [рассказывал все], что знал он о человеколюбии, жалости и милосердии Божьем, и убедил народ просить с молитвами и горестными стенаниями, жалобными рыданиями и [обильными] ручьями слез у снисходительного и всепрощающего господа, дабы он превратил злой гнев в сердце царя в сострадание и милосердие к ним. И весь народ оставался там в молельне и молился, прося у господа жалости и милосердия.

Сам священник Багдасар начал вечером творить вечернюю молитву пением полунощных псалмов и вскоре, исповедав народ, отслужил божественную литургию, приобщил достойных славного тела и крови Сына Божьего. И рано утром на рассвете, пока еще свет не отделился от тьмы, вся торжественная церемония была совершена и закончена. А на заре, когда рассвело, прискакали на конях ратники и воины и, подобно злым зверям, окружили тэр Багдасара, /160/ вытащили вон и вытолкнули вперед, чтобы быстро погнать впереди коней и доставить его в царский диван. И когда добрались до царского дворца, звери в человечьем обличье, окружив его, щелкали зубами и с грозными криками хотели грызть тело его.

Когда царь сел в судилище своем, повели к нему тэр Багдасара, с которым государь заговорил об отречении его от христианской веры и [сказал ему, что], мол, если не согласишься — станешь пищей псов и львов (чтобы устрашить его, зверей держали там наготове).

И здесь явился совершенным непреложный обет господа нашего Иисуса Христа, сказавшего: «Когда поведут вас к судьям и царям — не заботьтесь и не думайте о том, что вам должно говорить, ибо вам будет дано слово и мудрость в тот час, когда нужно будет говорить; ибо то не вы будете говорить, а душа Отца вашего [небесного] заговорит в вас».

Отвечая царю, священник Багдасар сказал: «Коли ты велишь мне добровольно отречься от своей веры — добровольно я не отрекусь; а если насильно [заставишь] отречься — не так велит тебе закон твой; если говоришь о долге своем и требуешь его — так большую часть мы отдали, а то, что осталось, выплатим сегодня же, еще до наступления завтрашнего утра».

И подобно тому как студеная вода, вылитая в кипящий котел, тотчас же приостанавливает пенящееся кипение в ней, так и слова тэр Багдасара укротили гнев царя, поэтому государь не сказал ни одного слова, а лишь только следующее: «Иди и отдай остальной долг свой».

/161/ Итак, господь Христос, сказавший: «Где двое или трое собраны во имя мое, там я посреди них»[138], и сам нынче обратил взор свой к собранию их, к слезной полунощной молитве их и укротил царский гнев, поэтому тэр Багдасар и народ избежали двух бед — мук и вероотступничества. Затем они уплатили остатки царского долга, взяли грамоту о свободе и стали жить в мире, воссылая хвалу господу.

После того как все это случилось с [армянским] населением и часть его с меликами обратилась в магометанское вероисповедание, вышеупомянутый франкский епископ, придя к царю шаху Аббасу, сказал: «Хочу сказать тебе несколько слов осуждения. Ввиду того что ты требовал от армян ссуженный им долг и у них не было, чем заплатить, я, ради веры христианской, дал им денег, чтобы они вернули долг тебе и оставались в христианской вере; и [деньги эти] они, взяв, отдали тебе и заплатили долг свой. А ты уже после того, как взял деньги, не оставил их в вере Христовой, а обратил в вашу веру. Поскольку ты поступил так — законы правосудия говорят, что деньги, отданные мною, должны быть возвращены мне. Вот я и прошу государя вернуть мне мои деньги». А царь по размышлении увидел, что епископ говорит справедливо, заплатил епископу, вернув ему двести туманов.

А что касается мелика Карабаша и народа, насильственно обращенного шахом в магометанскую религию, то они лишь там, в суде, назвали исповедание свое мусульманским. После этого они оставались в христианской вере и из-за [угрызений] совести, связанных с вероотступничеством, были еще более тверды [в своей вере], /162/ чем прежде. Так, младенцев крестили, умерших хоронили со священниками, и, постоянно посещая церковь, молились, и, исповедуясь, причащались. Магометан вовсе не заботили эти их поступки. После них и дети их ныне все христиане и живут среди христиан.

А совесть мелика Кырхеалана, сильно укоряя, мучила его; по прошествии нескольких лет он взял жену и под каким-то предлогом — мол, отправляюсь в Тавриз, — проехав через него, отправился в Иерусалим и там исполнил все обеты страстей Христовых. Он и жена его остались там, и так как по ремеслу он был каменщиком, то ради святого Иерусалима безвозмездно работал, уповая на вознаграждение господне. И так прожил он остаток жизни своей; там, в городе же Иерусалиме, умерли и были похоронены мелик Кырхеалан и жена его, которым господь наш Христос благодаря своему неиссякаемому милосердию простил и отпустил [грехи], аминь.

/163/ ГЛАВА 14

Еще один рассказ о притеснениях, которые претерпел народ армянский от царя шаха Аббаса первого

Случилось как-то в 1059 году нашего летосчисления (1610) великому царю шаху Аббасу первому, выехав из города Исфахана, направиться в страну Пари и в Бурвари, где были поселены армяне.

И так как шах Аббас имел обыкновение иногда, преобразившись, представляться одним из воинов [своих] и идти, куда должен был пойти, по такому же обыкновению он сделал и в тот раз; и так он один со скороходом своим, бегущим впереди него, пришел раньше всего войска в первое селение страны Пари, называемое Дарбни[139]. Там [шах] повстречал какую-то женщину из этого селения, а женщина не знала, что это шах. Заговорил шах с женщиной и сказал: «Если есть у тебя курица на продажу, принеси мне, я куплю». Когда женщина принесла курицу, [шах], испытывая женщину, долго расспрашивал ее о курице, говорил вздор, /164/ накапливая в сердце своем несправедливость. И во время беседы шах сказал: «Даю тебе десять