Удочеряя Америку - Энн Тайлер

– Но был к этому близок, – отрезала Мариам. Ключи уже были у нее в руке. – Словом, я пошла. Сюзи-джан? Сьюзен? Я ухожу.

Сьюзен не отвечала. Она распевала песенку из «Улицы Сезам», раскачиваясь на своей лошадке.

– Увидимся в четверг, – сказала Мариам.

Но Зиба не собиралась сдаваться. Провожая Мариам к двери, сказала:

– Я же не предлагаю вам выйти за него замуж.

– Зиба! Довольно!

– Я даже не говорю о романтических отношениях. Да в этой стране кто только с кем не ужинает. Это ни к чему не обязывает. Вы этого не понимаете, потому что вышли замуж по сговору и никогда не ходили в кино с чужим мужчиной, не перекусывали с ним гамбургерами.

И на это Мариам много что могла бы возразить, но она просто помахала рукой и вышла. Обычно перед уходом она прижималась щекой к щеке невестки, но не в этот раз. Втыкала каблуки в гравий дорожки, ощущая на своей спине взгляд Зибы, но не оборачиваясь.

Если бы она захотела спорить с Зибой, то могла бы сказать, что ее брак, хотя и по сговору, вовсе не был похож на то, что им представляется. Она была вестернизированной молодой особой, самой что ни на есть свободомыслящей, устремленной в будущее. Поступила в Тегеранский университет, но едва успевала учиться из-за политической деятельности: в то время у власти был еще шах – шах и внушавшая страх тайная полиция. Сколько ужасных, ужасных историй. Мариам посещала секретные собрания и носила из одного убежища в другое туго скатанные листочки с сообщениями. Она подумывала вступить в коммунистическую партию. Потом ее арестовали вместе с двумя юношами – они раздавали в студенческом кампусе листовки. Молодых людей продержали несколько дней, но Мариам ее дядя Хассан сумел вытащить через час. Она толком не знала, как он этого добился. Конечно же, качал головой, прищелкивал языком и раздавал сигареты из плоского серебряного портсигара. Наверное, и какие-то суммы перешли из рук в руки. А может, и нет: семья Мариам обладала кое-каким влиянием.

И все же этого влияния окажется недостаточно, сказали ей родичи, если она и впредь будет так себя вести, подвергая риску и себя, и всех близких. Мать слегла, дяди бушевали и орали. Подумывали отослать ее в Париж, там ее кузен Каве изучал физику, попытаться выдать ее замуж за него. Выдать ее замуж за кого угодно.

А потом соседка, госпожа Хамиди, упомянула сына своей подруги. Врач, живет в Америке, патологоанатом, хорошо оплачиваемая работа с девяти до пяти, и не бывает срочных вызовов. Вот-вот приедет домой в отпуск. Мать хотела бы его женить. Знакомила с девушками, но он не проявлял интереса.

Госпожа Хамиди пришла на чай с подругой и ее сыном Кияном. Высокий, серьезный, сутулый мужчина в темно-сером деловом костюме. Он показался Мариам совсем старым (потом забавно было об этом вспоминать – целых двадцать восемь лет!), но лицо приятное. Густые брови, большой выразительный нос, а уголки губ выдавали его мысли – чаще всего опускались, если приходилось слушать болтовню старух, но разок-другой дернулись кверху, когда Мариам сумела остроумно парировать. Она видела, что мать Кияна сочла ее дерзкой, но что за беда? Мариам планировала выйти замуж по любви – лет в тридцать, не раньше.

Женщины поговорили о погоде, с каждым годом нарастает жара. Мать Мариам сообщила, что розовый куст выпускает листочки. Все взгляды устремились на Мариам и Кияна, их с самого начала усадили на соседние места.

– Мариам-джан, – сладчайшим голосом заворковала мать, – покажи, пожалуйста, доктору-ага розы.

Мариам шумно вздохнула и поднялась. Киян, бурча, последовал за ней. Как во всех гостиных, где довелось побывать Мариам, десятки стульев с прямыми спинками, выстроенные вдоль стен, обрамляли огромный квадрат пустого пространства, который Мариам и Кияну пришлось пересечь, чтобы выйти в сад. Посреди этого квадрата Мариам обуял какой-то бес, она остановилась, обернулась ко всем этим таращившимся на нее женщинам и исполнила несколько па чарльстона, ту часть, когда руки нахально мотаются перед коленками. Никто и глазом не моргнул. Мариам повернулась и вышла, Киян за ней следом.

В саду она указала рукой на голые колючие кусты:

– Полюбуйтесь розами!

Уголки губ у Кияна снова дернулись вверх, это она заметила.

– Фонтан, жасмин, полная луна и соловей, – перечисляла она.

Луны, разумеется, не было никакой, да и соловья, но Мариам настойчиво простирала руку в том направлении, где всему этому следовало быть.

Киян сказал:

– Прошу прощения.

Она обернулась и внимательнее прежнего вгляделась в его лицо.

– Это не моя была затея, – пояснил он.

В его произношении была какая-то едва уловимая особенность. Не акцент и, безусловно, не манерность (в отличие от ее кузена Амина, который, вернувшись из Америки, изображал, будто напрочь забыл фарси – до такой степени, что как-то раз обозвал петуха «мужем курицы»). Но видно было, что Киян отвык от родного языка, и почему-то из-за этого он казался менее авторитетным, и лет ему, конечно, меньше, чем она сначала решила. Мариам почувствовала, как смягчается.

– И не моя затея, – кивнула она.

– Да уж догадываюсь, – ответил он, и на этот раз уголки его рта поднялись настолько, что вышла настоящая улыбка.

Они присели на каменную скамью и обсудили события в стране за время его отсутствия.

– Слышал, люди выходят на демонстрации против нашего могущественного шах-ин-шаха, – сказал он. – Ох, какой грубый, злой народ.

Оба тихо рассмеялись и пустились сопоставлять свои взгляды на политику, права человека и положение женщины. По каждому пункту они были заодно. Они перебивали друг друга, выплескивая свои мысли, а примерно через полчаса Киян повернул голову в сторону дома, и Мариам, проследив за его взглядом, обнаружила трех своих тетушек, сгрудившихся у окна. Осознав, что их заметили, тетушки поспешно скрылись.

Киян ухмыльнулся Мариам:

– Здорово мы их порадовали.

– Бедняжки! – подхватила Мариам.

– Сходим завтра в кино? Тогда они вовсе в рай вознесутся.

– Почему бы и нет, – засмеялась она.

Они сходили в кино следующим вечером, а через день ели вместе кебаб, потом был праздник в университете, потом вечеринка у одного из его друзей. В ту пору молодые женщины обладали в Иране большей свободой, чем когда-либо прежде или потом (сколько бы Мариам ни ворчала), и ее родные запросто отпускали ее без присмотра. Кроме того, все полагали, что у Кияна честные намерения. Они, конечно же, поженятся.

Но они-то не собирались вступать в брак, они обсудили и решили, что брак чересчур ограничивает и стесняет и вступать в него надо лишь тогда, когда люди намерены обзаводиться детьми.

По ночам она стала ощущать его присутствие, не всего Кияна целиком, но то запах мускатного ореха, то высокую тень, сопутствовавшую ей на прогулках; она ощущала его интерес – серьезный, чуть насмешливый.