Авиньонский квинтет. Quinx, или Рассказ Потрошителя - Лоуренс Даррелл

Медитация — искусство или наука?

Обсудить.

Блондинки не романтичны и не безупречны.

Обсудить!

Вдохни кислород — и тишина[136]

Станет Высшей Безмятежностью!

К этому Сатклифф добавил: «Однако индус не просто думает о возвышенном, он и дышит через раз. Нас небеса хранят от таких напастей, но в теологическом смысле он, в основном, прав».

И еще: «Самодовольство — вот наше проклятье! Если бы мы только могли помолчать, дать возможность природе говорить, то непременно узнали бы, что Счастье, нет, Блаженство — дано от рождения!»

Как известно, обстоятельства порою могут изменить все в одночасье. Очень скоро Блэнфорд и Констанс бросились в объятия друг друга — благодаря вновь возникшей привычке вместе плавать по вечерам. Лето еще не набрало силу, но уже две недели стояла жаркая погода, по-настоящему летняя, и это заставило их вспомнить прежние подвиги. Когда-то они любили нырять, поставив на скалу шипящую керосиновую лампу, принесенную из дому. В призрачном желтоватом свете, который то еле теплился, то ярко вспыхивал, среди лилий был виден поблескивающий кружок воды, в этом месте течения почти не было. Не следовало заплывать за его пределы, там было и чище и безопаснее, но это не всегда удавалось из-за сильного течения у самой скалы. Тем не менее, учитывая, что плаванье было важной частью лечения, что оба были хорошими пловцами, и что даже в одиночку каждый мог бы справиться с течением, все это было не так уж страшно. Но однажды случилось вот что. Констанс ушла вперед, Блэнфорд, как всегда, медленно, враскачку, шагал по саду, видя впереди, на скале, неровный свет лампы. Он услышал, как Констанс нырнула, потом как она поплыла, хлопая по воде руками — в таком порядке. Трудно сказать, отчего ему показалось, будто что-то не так; возможно, он уловил досадливый вздох, когда она переворачивалась на спину — когда вдруг почувствовала, что ноги и бедра сводит судорогой… это была реакция на слишком холодную воду. Однако сильное течение не давало времени на размышление, надо было действовать немедленно, притом что берега как такового не было, ведь под лилиями — метра три ила, до дна не добраться.

— С вами все в порядке? — с тревогой окликнул он, почуяв неладное.

— Да! Нет! — в замешательстве отозвалась она.

Она попыталась обмануть Обри, понимая, что он не в лучшей форме и нечестно звать его на помощь… Однако ее страх мгновенно передался ему, и он понял, что выход один: прыгнуть в реку и вместе противостоять течению, сносившему ее вниз. В тихом месте ничего бы не случилось, она могла бы держаться на воде, сколько угодно, а вот течение было опасно. Констанс услышала, как он нырнул, и ей стало еще страшнее — теперь они оба были в опасности. Однако у Обри сил оказалось больше, чем думал он сам. Крепко ее обхватив, он поплыл против течения, стараясь приблизиться к камню, с которого они обычно ныряли. Довольно долго ему не удавалось победить реку. Но в какой-то момент он, очень медленно, стал одолевать ее. Проплыть надо было метра два-три, однако положение было критическим, так как течение увлекало их к римскому форту, где был небольшой, но очень опасный водопад. Там река мчалась с такой скоростью, что это могло закончиться самыми тяжелыми травмами — сотрясением мозга, переломами и прочими бедами. Однако медленные, но решительные гребки в конце концов позволили Обри одолеть эти метры — он с радостью и облегчением подтолкнул Констанс к камням, чтобы она смогла ухватиться за зазубренный край скалы и подтянуться. Вода больше не грозила ей бедой, однако руку Обри она не отпускала. Невероятно долго, потратив много сил, выбирались они на тихое, без коварных сюрпризов, место и потом выползали на берег.

— У меня никогда прежде не случалось судорог, — проговорила она, несколько раз извинившись за то, что ему пришлось ей помогать. — Я и представить не могла, что холод может так действовать.

Она очень волновалась за его спину — ведь он мог потянуть мышцы! И ей захотелось немедленно удостовериться в том, что это не так. Вот тут-то и случилась благословенная перемена — множество комплексов, парализовавших его душу и тело, неожиданно исчезли. Неужели так подействовал страх потерять ее навсегда? Теперь к Блэнфорду вернулась естественная, предписанная природой смелость, и он крепко обнял Констанс, словно был уверен в ее согласии. Так они стояли, прижавшись друг к другу, и молчали, наверное, целую вечность. Среди высоких деревьев ухали совы, отправившиеся на свою ночную охоту; глухо ворчала стоявшая на столе в кухне лампа, эти звуки напоминали поскрипыванье разделенного на отсеки моллюска наутилуса.

— До чего же здорово, — прошептал он, — не бояться что-нибудь испортить! Своей судорогой ты так меня напугала, что я со страху пришел в чувство. Не хватало еще навсегда тебя потерять! Теперь я все понял. Ты научилась главному, чему только может научиться женщина от мужчины — увы, не от меня, а от Аффада: искусству капитуляции, которая гарантирует счастье. И я благодарен ему!

Это были не только слова… за ними последовали ласки — щедрые, ненасытные. Ему хватило сил доказать ей свою любовь и в полной мере насладиться близостью. Откуда, черт побери, что берется? Он не знал.

Подобно всем любовникам, они порою испытывали страстное желание побыть наедине друг с другом. И поэтому после счастливого спасения они на несколько недель совершенно исчезли из поля зрения своих друзей, предпочитая рано обедать и рано уходить в спальню, чтобы не терять времени даром. Даже не любовались луной, как это исстари принято делать в Провансе, коротая так долгие вечера. Блэнфорд ревновал Констанс, правда, не столько саму по себе, сколько к ее друзьям. И это все сразу приметил принц с его египетской обостренной интуицией.

— Наконец-то свершилось, — сказал он, довольно и удивленно фыркнув. — Я напишу принцессе, что ее худшие опасения подтвердились! Призрак любви побеспокоил старого благочестивого холостяка. Я прав, Констанс?

Однако она так глубоко погрузилась в свои роскошные, великолепные ощущения, что добродушное подшучивание принца не могло вывести ее из этого состояния.

— Она порадуется, — отозвалась она. — Принцесса всегда благоволила к Обри и жалела, что он одинок.

Принц и сам очень радовался и уже начал мысленно сочинять письмо. Один лорд Гален ничего не замечал и даже расстроился, когда Принц сказал, что не заметить это невозможно.

— Мне никто ничего не говорит, — обиженно вздохнув, произнес он, — но, думаю, это Благословение Свыше. Вы ведь так считаете?

— Конечно, считаю, — проговорил его высочество своим резковатым голосом, тоном, не допускающим сомнений. Однако он стал относиться к этому с гораздо меньшим энтузиазмом, когда новоявленные любовники исчезли на несколько недель. Поговаривали, будто они тайно сбежали в Италию.

Принц не терпел одиночества и жить не мог без привычной ежедневной порции придворных сплетен, он скучал по ним сильнее всех. Дальше — больше, как бы пополняя список неожиданностей, Констанс решила, что забеременела. Это заставило их задуматься о будущем, пересмотреть привычные представления о жизни и привычный уклад. Это были приятные переживания. Ни он, ни она и помыслить не могли, что такое возможно, хотя и не предпринимали ничего, чтобы этого избежать. Блэнфорд был и счастлив, и напуган, и уже начал беспокоиться, что из него получится не лучший отец и муж.