Царские врата - Елена Крюкова

Слышу свой хриплый, слабый шепот.

– Мы тоже народ Бога.

– Нэт вашего Бога! Нэт! Есть толька наш Бог! Аллах! И Мухаммад, Прарок Ево! И наши дэнги и наше аружие пабедят вашего Бога и ваш народ! Ваш народ нэ вэрит в вашего Бога! Если бы вэрил ваистину – у вас все бы па-другому была! Вы нэ верите в Бога! Нэ уважаете предкав сваих! Вы все гатовы за дэнги продацца, вы, а нэ мы! Нам нужны дэнги лишь для таго, штобы ваевать с вами! И – па-бе-дить вас! Русских са-бак!

– Я же тоже русская, – шепчу. Губы дрожат.

– Ты?! Ты тэперь нэ русская! Ты – мусульманка! И ты – мой снайпер! Ты мой салдат! И ты далжна выпалнять маи приказы! Ты!..

Голос еще что-то кричит. Золотая пуля серьги все летит в меня, не долетит, сердце мне все не прострелит.

Но не слышу уже ничего.

АЛЕНА И КОШКА В ТЕМНИЦЕ

По моему грязному склепу важно, довольно ходит кошка. Расхаживает, как хозяйка; спинку изгибает.

Кошка с удовольствием, глухо, утробно урча, сожрала остатки баранины: в углу, рядом с ведром – косточки. Собака бы все кости подъела, сгрызла; у кошки зубы слабые. Кошка подходит ко мне. Ласкается. Ее ребра раздулись от еды. Я глажу ее, живую, слабой худой рукой по шелковой шерсти.

– Кошка, кошка… Красивый, милый зверь… Зверь ты мой… Как хорошо с тобой… Маленький мой, видишь, какая красивая кошечка у нас!.. Беленькая, с рыжей спинкой…

Сижу на полу, вытянув ноги, и кошка прыгает мне на колени. Вцепляется когтями мне в грудь. Я целую ее в морду.

– Зверь мой, зверь…

Плачу над кошкой, обнимаю ее, как человека. Потом кошка, урча, засыпает у меня на коленях, и я стерегу ее сон.

Пока она спит, я тихо говорю с ней. Я же тут ни с кем не говорю, так хоть со зверем поговорить мне дайте.

– Зверь мой. Теперь у нас с тобой, мальчик мой, есть зверь. Да какой красивый! Зверь мой, а ты знаешь… у меня там… тоже были кошки. Мать моя и отец держали двух кошек – кошку и кота… Кот серый, полосатый… тигровый. А кошечка кокеточка… трехцветная, красотулечка… изящная, и хитруха, и грациозная, королевна, и лапку поднимала – так еду просила, как собачка… попрошайка… Мать называла ее грубо – Шурка; а бабушка Апа ласково – Шурочка. Отец никак не называл, просто подзывал: кис, кис… А кот… умный! Как – человек… Красавец… спокойный, добрый такой… Шурочка дома сидела, а кот – ходил гулять. Все кошки в округе его были… И мы звали его… постой, постой, а как же мы звали-то его? Марсик! Марс… Бог войны… Все – крови хотят… Ну вы же, кошки, вы тоже хищники… Крови хотите, мяса… Но мы… хуже, звери. Вы жрете мясо, чтобы выжить. А мы? Мы в брата стреляем – зачем?! Мы же его мясом… никого не хотим накормить, правда?!

Я гладила мирно спящую кошку по загривку, по темной лоснящейся шелково спинке. Приближала к ней лицо и жадно нюхала ее шерсть. Кошка пахла съеденным бараньим мясом и еще – чем-то мягким, нежным, пушистым, домашним. Пирогами, блинами… птичьим пером из подушек…

– Ты вот… кошка… на Шурку похожа. А Марсик был полосатый… как матрац… А у меня – вот даже матраца нет… подстилку бросили… Я как собака, а ты кошка, и мы с тобой – два зверя… и пусть у нас с тобой будет общая жизнь… Если меня расстреляют – ты, зверь, не плачь, ладно?

Шерсть кошки от моих слез, капающих ей на спинку, становилась мокрой, и кошка пахла мокрой зимней шапкой.

Кошка прекрасно выспалась у меня на коленях. Я терпеливо ждала, когда она насытится сном. Ноги мои затекли. Когда кошка проснулась, потянулась всеми лапами и муркнула, я осторожно выпросталась из-под нее, хотела встать, но не смогла.

На коленях поползла к стене.

Стоя перед голой стеной на коленях, как перед иконой, я задрала голову и поглядела вверх.

На меня, с белой стены, смотрели мои нарисованные кровью знаки и рисунки.

Я больше не прокусывала себе руки, чтобы рисовать на стене. Кровь подсохла. Рисунки стали темно-коричневыми.

На меня со стены смотрели нарисованные мальчик, девочка, елка, домик, кошка и собака.

Стоя перед стеной на коленях, я задрала голову и поглядела вверх.

Под потолком тускло светился слепой глаз окна.

Еще одно утро.

ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫ

Я так люблю мед!

Его любят белочка и крот.

Его любит медвежонок, волчонок и лис,

И даже мой кот, я зову его Кис!

Мед льется из ложечки, как сироп.

У нас в тарелке – медовый сугроб!

Я бы пчелой хотела быть,

Чтобы сладкие соты лепить!

НА СВОБОДЕ

В пустом квадрате двери стоял живой человек. За его спиной сшибались и гасли голоса.

– Эй, ты жива тут? За тобой пришли.

Я шагнула вперед. И человек сделал шаг вперед.

– Ренат…

– Молчи, – выдохнул он и припал сухими губами к моему рту.

Потом он взял меня за руку и сказал:

– Пойдем.

Я покорно, черная брюхатая овца, шла за ним.

Сильно кружилась голова. Я наступила пяткой на пустую оловянную миску, из которой меня кормили. Миска зазвенела, перевернулась, покатилась к стене. Я оглянулась и посмотрела на миску. Она светилась в полутьме темницы серебряной Луной.

– Зачем…

Ренат закрыл мне рот рукой.

Осторожно вел меня к выходу. К светящейся в стене белой дыре.

– Нас убьют.

– Никто никого не убьет. Тебя отпустили. – Он уговаривал меня как маленькую. – Не бойся ничего.

– Нас правда не убьют?

– Правда.

Я вцепилась Ренату в локоть. Локоть был живой и теплый.

Он подхватил меня под колени и под мышки.

Шел со мной на руках по коридору. Спускался по лестнице.

Толкнул плечом тяжелую дверь, и мы вышли на волю.

Он еще долго нес меня на руках, и я закрыла глаза и не видела ничего. Потом устал нести и опустил. Я почувствовала под подошвами землю.

Мы стояли на пустыре. Поодаль белели приземистые дома, ползли по склонам, выпачканные известкой черепахи.

– Где мы?

Ренат обнял меня за плечи.

Ветер дул в лицо. Далеко гремели выстрелы.

– Иди в горы. Видишь горы?

Я посмотрела на далекую горную гряду, на серо-белые рубила отрогов и ущелий.

– Да.

– Уходи как можно выше. Спрячься. Там родишь. Я знаю, будет мальчик.