Три этажа - Эшколь Нево

Но утром неразрешенная моральная дилемма вернется и снова начнет их терзать. И на этот раз еще и сильнее, потому что теперь она уже обнародована, она на поверхности.

●

Конечно, я этого не сказала. Я не считаю, что у меня как частного лица имеется право на высказывание собственных суждений.

И еще одна вещь заставила меня промолчать: я понадеялась, что разговоры, которые я подслушиваю, еще чуть-чуть приблизят меня к возможности понять то, что мне хочется понять, представить себе то, что мне хочется себе представить: что именно произошло при лечении Адара? Как случилось, что после трех месяцев бесед с психологом он решил, что мы, его родители, повинны во всех его грехах и что желательно ему держаться подальше от нас на неограниченный срок? Что есть в ней, в этой психологической практике, такого, нам обоим чуждого, что заставило его совершить нечто столь экстремальное?

Я знаю, что тебе не нравится, когда я говорю об Адаре. Если бы ты был здесь, ты бы, скорее всего, сменил тему разговора. Или бы ушел в себя, показывая, что с твоей точки зрения разговор окончен. Но сейчас ты мертв, Михаил. И потому у тебя нет другого выхода, кроме как выслушать меня до конца.

●

Я впервые заговорила только на следующее утро.

Обитатели палатки собрались вместе, чтобы составить документ для собрания представителей всех лагерей, которое должно состояться в конце бульвара после обеда. Они начали с того, что назвали «социальными снами». Каждый из участников рассказал сон, который ему привиделся ночью, и вместе они попытались найти, что в этих снах общего на более глубоком уровне. Парень, который проводил эту встречу, объяснил, в чем идея: каждый сон наряду с личностными элементами содержит также элементы, связанные с явлениями в том обществе, к которому человек принадлежит.

Меня тоже пригласили рассказать свой сон, но я сказала, что снов никогда не запоминаю, и ответом были согласные и глубокомысленные кивки всех рассаженных по кругу участников. После того как была установлена единая подоплека всех снов – холокост, а как иначе! Ты не обязан быть великим психологом, чтобы знать, что в нашей стране это было и будет глубинной подоплекой всего на веки вечные, – они перешли к обсуждению своих позиций. Они говорили очень красиво, честное слово. Выслушивали друг друга почти так же, как они слушают своих пациентов.

Обязана отметить, что и в иврите они делали сравнительно мало ошибок. Но практических аспектов они не касались. Вообще. Иными словами: они понятия не имели, как достигнуть того, чего хотят.

Когда на минуту наступила тишина, я спросила, можно ли мне вставить слово.

Конечно, конечно, закивали они мне.

Я выпрямилась. Мое тело еще не полностью оправилось, но голос, к моей радости, был четким и ясным, как тот, что бывал в суде. Я сказала:

– Вы мечтаете. Вам кажется, что ваши требования будут приняты только потому, что на вашей стороне правда. Но это работает не так. Если вы хотите что-то изменить, вы должны провести это через законодательные органы. То есть через кнессет. Можно предположить, что в ближайшем будущем члены кнессета и захотят доказать, что они чувствительны к биению народных сердец, но на протяжении всего обсуждения вы вообще не говорили о юридических аспектах того, что вас беспокоит.

Девушка с множеством косичек, та, что раньше поила меня водой, спросила:

– На основании чего вы это говорите?

Я усмехнулась:

– На основании чего? Около двадцати лет я была окружным судьей.

●

После того как я помогла психологам сформулировать законопроект, оформить два административных ходатайства и подготовить упорядоченный список требований улучшения условий их труда, основанный на прецедентах соглашений о заработной плате в других секторах, по палаткам прошел слух, что на бульваре находится окружной судья на пенсии, который предоставляет людям бесплатную помощь. Итак, Михаил, меня вдруг стали приглашать на собрания врачи, студенты, жители Южного Израиля, театральные работники. Их невежество в области законодательства было невероятным. Все, без исключения, не знали, каковы их права, и поэтому не составляло особого труда их спасать: очерчивать им варианты решения проблем, которые их волнуют. Я говорила, и они записывали. И задавали вопросы. Более умные и менее умные. Зерна и плевелы. Хаос, казалось, был одним из организационных принципов того, что творится на бульваре. И все же некоторые вещи оставались незыблемыми: например, стоячий воздух, который создавал ощущение, что ты движешься в супе. Или девушка с массой косичек, которая прилипла ко мне и все утро бродила со мной из палатки в палатку, время от времени заботясь о том, чтобы я пила воду.

Сама по себе ходьба среди палаток не была трудной. Но влажность, как уже говорилось, была сумасшедшей, гарь от машин, которые продолжали гнать по бульвару, прилипала к коже, и после изнурительной встречи с работниками театра (и невыносимой, Михаил, – сплошные мыльные пузыри и фантазерство) я извинилась перед моей проводницей и сказала, что мне скоро придется вернуться домой, принять душ.

Она громко запротестовала:

– Но, Двора, вас ведь ждут в других палатках! Вас призывает народ!

Я опустила глаза. Виновато. И она сказала:

– Недалеко отсюда есть дом, где мы принимаем душ. Пойдемте, я вас туда отведу.

●

Представляю тебя сейчас, как ты медленно проводишь пальцем по верхней губе – так ты всегда делал в зале суда, когда хотел выразить сомнение по поводу какого-то заявления, которое высказал адвокат или ответчик и которое в твоих глазах – явная ложь.

Чтобы твоя Двора пошла в душ к чужим людям? Я ведь в жизни не соглашалась ночевать в чужих домах под предлогом, что привычна к своему личному душу. И в гостиницы я привозила с собой торбу, набитую всякими мылами и косметикой. Чтобы так вот запросто, посреди дня, без сменной одежды пойти в вонючий душ, в котором моется весь бульвар?

Но тут такое дело, Михаил: они во мне нуждались. А во мне уже давным-давно никто не нуждается. Ты – на туманной стороне. Адар – один черт знает, где он.

Из офиса уже не звонят спросить, где хранится то или иное дело.

И ничего нет хуже, Михаил, чем чувствовать себя лишней. Лишней утром. Лишней днем. Лишней вечером. И вдруг возникает девушка, которая говорит мне, что я нужна, необходима, что меня ждут.

Я вскарабкалась следом за ней по лестнице одного из домов на бульваре, и на каждом этаже останавливалась, чтобы перевести дыхание.

●

В воображении – признаюсь и каюсь! – я видела молодежную квартиру со стенами в дырках от гвоздей и грязным, усеянным окурками полом. А тут за дверью с простым замком мне открылся пентхаус, просторный и со вкусом обставленный. Мощный кондиционер разбрасывал по комнатам воздух, прохладный, но не леденящий, и из сияющих чистотой окон видны были деревья фикусов, что растут на бульваре.