СНТ - Владимир Сергеевич Березин

по лестнице и понимали – дом не ограничивается сугробом, что торчал сверху. Дом был похож на айсберг: внизу вырыто довольно большое помещение, а может, много помещений. Старинная пластиковая отделка изнутри напоминала о великих дизайнерах прошлого – того самого, в котором была DDR и смешные автомобили, как их – «вагант»? «Бант»? «Трабант».

– Чай, – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс хозяин.

Они заметили, что оторвали его от обеда. На столе стояла плошка с супом, в котором, как медузы, плавали чёрные грибы. Пока он заваривал чай, они осмотрелись. Коробки с сушёными грибами, вермишелью, яркие пакетики, разноцветные брикеты, баночки стояли на полках в гостиной, служившей одновременно кухней, – видно было, что старик поддерживает устойчивую связь с цивилизацией.

На столе стояли архаические приборы, похожие на стадо заблудившихся роботов из старинного фильма. В углу мерцала индикатором дверь огромного промышленного холодильника.

* * *

Карлсон открыл сумку и достал оттуда буханку русского хлеба. Раевский видел этот пахучий хлеб у них в столовой – но разрезанный на маленькие кусочки.

Немец оживился:

– Я это спрячу. Для меня это экзотика, а для вас – просто часть меню. Знаете, я отношусь к тому поколению, которое голода не застало. Тем не менее у нас в семье был культ хлеба.

– Я сам вздрагиваю, если вижу брошенный хлеб, – согласился Раевский. – Но у нас в этом ещё больше истории. Войны, голод. Хлеб у нас был пайком, иногда единственной составляющей пайка. К тому же наши вожди писали о хлебе книги.

Раевский чуть покривил душой – человека, что писал о хлебе, никто не звал вождём. Его звали длинно и одновременно посмеивались над этим длинным званием. Хотя сам Раевский в обязательном порядке изучал в школе книгу, которая начиналась со слов «Есть хлеб, будет и песня!».

– Ну, в общем, да, – подытожил он. – Мы последнее поколение, которое воспринимает хлеб в библейском смысле. Его нельзя выкинуть.

– Именно так, – согласился Маркс. – Его нельзя выкинуть, можно лишь отдать птицам. В библейском смысле, точно… Вы ведь недавно здесь? Здесь вообще много библейского. А будет ещё больше.

Раевский с Карлсоном переглянулись.

Они пили резко и пряно пахнувший чай, кажется – натуральный.

– Я здесь живу, у меня тут библиотека, исследования, – вдруг сказал хозяин. – Я тоже, можно сказать, геолог. Только занимаюсь льдом, одним словом, гляциолог. Малоинтересные публике задачи, правда… Здесь хорошие условия, вот только связь неустойчива, приходилось приглашать специалиста с научной базы, это стоит дорого, и я перестал пользоваться Сетью.

«Малоинтересные… – чуть не засмеялся Раевский. – Скоро местный лёд поплывёт на север, здесь ведь во всякую сторону по морю будет север, и превратится там в питьевую воду и живые деньги. Всё будет очень шумно и интересно».

Он только открыл рот, чтобы спросить, на чьё правительство тот работает, но, наткнувшись на хмурый взгляд Карлсона, прикусил язык.

– Я рад, что мы с вами встретились, – вновь заговорил Маркс. – Смысл льда сейчас никто не понимает. Эти идиоты собираются даже им торговать.

Раевский сам удивился интуиции Карлсона, хотя опять казалось, что он участвует в спектакле и все реплики расписаны.

– А что у вас за дела тут? – вдруг насторожился хозяин.

– Нефть, материковые породы, следовые остатки жизни… Это буквально в часе езды отсюда.

– Я стараюсь не появляться снаружи, – поскучнел хозяин. – И никуда не езжу. А вы, значит, не инженер, а Kaufmann.

Он мрачнел на глазах.

– …и пресная вода, – всё же не сдержался Раевский.

– Ох, они всё-таки решились, – дёрнул головой хозяин.

Он стал беспокойно ходить по комнате, разговор не клеился. Раевский с Карлсоном смотрели на висящий на стене экран, как в окно. Экран транслировал происходящее над домиком. Погода явно портилась. Нечего было и думать о возвращении прямо сейчас.

«Зачем-то этот швед привёз меня сюда, – с раздражением думал Раевский. – Неужели чтобы показать этого фрика? Но фриков я видел достаточно».

Карлсон связался с базой, чтобы за ними прислали вертолёт. Но база ответила, что вертолёт будет ждать утра и лётной погоды.

– Я прошу простить нас… – начал Карлсон, но немец быстро закивал и взмахнул рукой, показывая, что они могут устраиваться.

Немец Маркс извинился и ушёл к себе, ступая странно, словно богомол. Карлсон уже прилёг на широкий диван, а Раевский разглядывал непривычные бумажные карты на стенах и приколотые рядом репродукции. Там же висела и фотография с какими-то ряжеными воинами в снегу.

Он хмыкнул:

– Странное оружие было у древних. Здесь говорится, что во время одной битвы арабские воины накололи листки священной книги на копья и остановили сражение. Листки – это обрывки бумажных газет, как у немцев? Зачем?

Раевский обернулся за ответом и вздрогнул. Карлсон уставился на него, как будто проигрывая что-то в памяти.

– Стаховский перед… незадолго до смерти рассказывал мне об этом. За ним шли какие-то солдаты с копьями. Он говорил, что тогда хотелось ринуться в бой и одновременно – бежать. Он и убежал тогда, мы смеялись, а он был уверен в том, что видел. И через две недели случилось то, о чём я рассказывал. Это всё лёд, этот лёд.

Они не успели ничего сказать, потому что в этот момент хозяин завыл.

Переглянувшись, оба осторожно двинулись на звук. Дверь в комнату хозяина была распахнута, и там тоже стояли стеллажи, а сам он плясал голый и выл, как шаман, которых Раевский видел в туристическом кластере.

– Они решили растопить лёд! – зло крикнул Сумасшедший Немец Маркс замершим на пороге и бессильно сел на пол.

Они молчали. Тишина прерывалась только шумным дыханием.

Вдруг Маркс поднял голову и взглянул на них ясным взглядом.

– Придётся вам кое-что объяснить. – Он встал и мгновенно пришёл в себя. К нему вернулся прежний голос. – Вы сказали: разработки. У меня здесь особые занятия, уже много лет. Я начинал ещё в Москве, когда был молодым химиком, вернее, то был другой человек, я забыл его имя… Память воды – как скажешь эти слова, тебя сразу запишут в шарлатаны. Но память льда – вот что открылось мне. С каждым годом, с каждым днём мне всё страшнее, оттого что я знаю – тут, внутри ледяной решётки, записано всё. Сначала я записывал видения, а потом устал. Тот, кто читает книги, вовсе не должен делать заметки на полях.

Сумасшедший Немец открыл холодильник (они обратили внимание, что контейнеров с образцами было множество – они тянулись по полкам слева направо и сверху вниз, от пола до потолка) и достал несколько пластинок льда в деревянных рамках.

Первая пластинка отправилась в аппарат, стоящий на столе, и слышно было, как она потрескивает,