Повелитель Самарканда - Роберт Говард

А началось все так. Я был в лагере Мухаммед-хана, султана Кизилшера, беседовал с искателями жемчуга о достоинствах стихов Омара Хайяма, винодела из Нишапура и горького пьяницы. Вдруг я почувствовал, что кто-то приближается ко мне. Спиной ощутил я полный ненависти взгляд как человек чувствует направленный на него взор голодного тигра. Я обернулся, и стоило мне увидеть бородатое лицо незнакомца, в сердце моем вспыхнула застарелая ненависть. За спиной у меня стоял Моктра Мирза, с которым у нас давняя вражда. Я недолюбливаю курдов, а эту собаку просто ненавижу. Прибыв в лагерь на рассвете, я не знал, что Мирза находится здесь, но туда, где пирует лев, всегда сбегаются шакалы…

Мы не сказали друг другу ни слова. Моктра Мирза опустил руку на рукоять сабли, а узнав меня, потянул клинок из ножен. Но двигался он слишком медленно. Подобрав ноги, я вскочил, выхватил кривую восточную саблю и, бросившись на врага, нанес удар. Острый клинок перерезал Мирзе горло.

Истекая кровью, он согнулся пополам, а я, перепрыгнув через костер, быстро побежал через лабиринт шатров. Несколько воинов бросились за мной в погоню. Лагерь охраняли часовые, и я наткнулся на одного из них. Он застыл на высоком гнедом коне, изумленно уставившись на меня. Не теряя времени, я подбежал и, схватив всадника за ногу, сбросил с седла.

Гнедой заржал, когда я вскочил в седло, но я дал шпоры и помчался прочь, низко пригнувшись к шее коня, опасаясь ливня стрел. Я отпустил поводья, и через мгновение дозорные и огни лагеря остались у меня за спиной.

Жеребец, летя словно ветер, уносил меня все дальше в пустыню, и сердце мое переполнялось радостью. Кровь врага еще не высохла на лезвии моей сабли, добрый конь подо мной, над головой сверкают звезды, а ночной ветер бьет в лицо! Чего еще надо турку?

Гнедой оказался резвее, чем конь, оставленный в лагере, а седло из персидской кожи с богатой отделкой было удобным.

Какое-то время я, отпустив поводья, не сдерживал коня, но потом, не слыша шума погони, замедлил шаг гнедого, помня, что тот, кто едет по пустыне на усталой лошади, играет в кости со Смертью. Я видел огни лагеря далеко позади и невольно задумался: почему в погоню за мной не бросилась сотня курдов? Правда, все произошло так стремительно и я так быстро удрал, что мстители, наверное, пребывали в растерянности. Как я узнал позже, они все-таки бросились в погоню, но потеряли след.

Долго скакал я на запад, пока не увидел старую караванную дорогу, которая когда-то вела из Эдессы в Кизилшер и Шираз. Уже тогда она была заброшена из-за грабителей — франков. Я решил, что стоит податься к халифам и предложить им свою саблю, поэтому я и отправился через пустыню, бесплодную землю, где плоские песчаные равнины сменялись рваными нитями оврагов и низкими холмами, вновь переходящими в равнины. Бриз с Персидского залива навевал прохладу, и под барабанную дробь копыт я вспоминал дни моего раннего детства, когда я пас по ночам наших низкорослых косматых лошадок в горных долинах далеко к востоку за Оксусом.

Через несколько часов я услышал невдалеке голоса людей и конское ржание. В тусклом свете звезд мне удалось разглядеть цепочку всадников и какую-то покосившую повозку, в каких персы обычно возят свои богатства и гаремы. Я подумал, что это караван, направляющийся в лагерь Мухаммеда или в Кизилшер, но мне не хотелось попадаться им на глаза. Ведь это мог оказаться и не караван, а отряд разыскивающих меня курдов.

Поэтому я отъехал в сторону и, спрятавшись за огромным валуном, стал наблюдать за путешественниками. Они приблизились к моему убежищу, и я увидел, что это хорошо вооруженные турки-сельджуки. Их предводитель показался мне смутно знакомым, и я вспомнил что видел этого человека раньше. Я решил, что в повозке, наверное, едет какая-нибудь принцесса, и удивился, что у нее так мало охраны. Воинов было не более тридцати, достаточно, чтобы отразить атаку всадников-кочевников, но, безусловно, маловато, чтобы отбиться от франков, если те пожелают напасть на путников — мусульман. Это озадачило меня: люди, лошади и повозка, похоже, проделали долгий путь, может быть, от самого халифата.

Когда повозка поравнялась со мной, одно из колес, громыхая по неровной земле, попало в глубокую выбоину и застряло. Мулы, как и полагается, один раз рванули и остановились, а предводитель отряда, показавшийся мне знакомым, начал отчаянно ругаться. При свете факела я его узнал — это был Абдулла-бей, персидский дворянин, пользующийся особым благоволением Мухаммед-хана — высокий, худой, угрюмый человек, скорее араб, нежели перс.

Вдруг кожаные шторы повозки раздвинулись, и оттуда выглянула юная дева. Но Абдулла-бей гневно толкнул ее и задернул шторы. Потом он что-то крикнул своим людям. Дюжина турок спешилась и стала толкать повозку. Ворча и ругаясь, они вытолкнули колесо из выбоины и снова отправились в путь. Вскоре караван растаял среди ночных теней.

Я продолжил путешествие в глубоком раздумье. Девушка, путешествующая в повозке, — несомненно, одна из первых красавиц племени франков. С чего бы это? Сельджуки на дороге Эдессы, возглавляемые персидским дворянином, охраняют девушку из Назарета? Я решил, что турки захватили ее в плен во время набега на Эдессу или Иерусалимское Королевство и теперь везут в Кизилшер или Шираз, чтобы продать какому-нибудь эмиру, и поэтому скрывают пленницу от посторонних взглядов.

Мой конь успел отдохнуть, и я, собираясь совершить длинный переход, всю ночь ехал медленно, но не останавливаясь. А с первым бледным проблеском зари я встретил всадника, быстро скачущего с запада.

Его длинноногий чалый шатался от усталости. Всадник был с головы до ног закован в броню, на голове — тяжелый шлем без забрала. Я пришпорил коня, перейдя на галоп, потому что это был франк — и ехал он в одиночестве на усталой лошади.

Увидев, что я приближаюсь, франк бросил на песок свое копье и выхватил меч, понимая, что его конь слишком устал, чтобы устроить поединок на копьях. Бросившись на него, как ястреб на добычу, я опустил саблю, но, поскольку уже почти поравнялся с франком, вынужден был поднять коня на дыбы.

— Наконец-то, клянусь бородой Пророка! — воскликнул я. — Вот мы и встретились, сэр Эрик де Коган.

Франк удивленно уставился на меня. Он был не старше меня, широкоплечий, длинноногий и светловолосый. Лицо его казалось усталым и изможденным, словно он не спал уже несколько суток, но это было лицо воина. Мне лично недостает дюйма до шести футов, чтобы франки считали меня высоким, но сэр Эрик был выше меня на полголовы.

— Ты знаешь меня, — промолвил он. — Но я тебя не помню.

— Ха! — усмехнулся я. — Для нас, сарацинов, все вы, франки, на одно лицо! Но, клянусь Аллахом, я тебя узнал! Сэр Эрик, помнишь ли ты взятие Иерусалима и мальчика-мусульманина, которого спас от своих воинов?

Мне — да не помнить! Я тогда был еще совсем юношей, только что пришедшим из Палестины. В то самое утро пал Иерусалим, я через лагерь франков пробирался к городу. Я не привык к уличным боям. Шум, скрежет мечей и треск падающих ворот сбили меня с толку и едва не свели с ума. Франки прошли через бреши в стенах и кровавым Чистилищем ворвались на улицы Иерусалима. Закованные в железо всадники проехали по развалинам ворот, а копыта лошадей разбили деревянные створки в щепу. Крестоносцы убивали, как кровожадные тигры. Улицы залила кровь правоверных.