Помни о русалке - Х. П. Мэллори

— Ты знаешь, почему. Если бы ты увидела, что я разговариваю с другими изгнанниками, что бы ты предположила?

Ответ автоматический. Я бы подумала, что он отчитывается перед Калленом или другим стражем. В свете предательства Мары я понимаю, что немного переусердствовала с Майером.

— Ты прав, — уступаю я, снова глядя на его ботинок. — Нам нужен этот телефон.

Майер пытается дотянуться до ботинка, но не может пошевелить руками. Он шипит несколько отборных ругательств, прежде чем попробовать другой подход. Упершись спиной в стену, он вонзает пятку одного ботинка в пол, крутя лодыжками, пока ботинок, наконец, не снимается. Затем он пинает его ко мне так сильно, как только может.

Ботинок падает всего в нескольких дюймах от досягаемости, но мобильник скользит ко мне. Я натягиваю веревку, слезы наворачиваются на глаза, когда от этого усилия стынет кровь и невыносимо растягиваются мышцы. Но я чувствую телефон в руке.

— Зайди в контакты и набери там единственный номер, — сообщает мне Майер. — И подними телефон ко мне лицом.

Я не задаю вопросов, а просто делаю то, что мне говорят. Телефон издает один гудок, и женщина отвечает:

— Маршалл, — говорит она.

Я смотрю на Майера, и он кивает, поэтому я подношу телефон к его рту.

— Это происходит… сейчас, — говорит он, а затем, глядя на меня, снова кивает. — Повесь трубку.

Я делаю, как велено, а затем глубоко вдыхаю, когда смотрю на Майера.

— Что же нам теперь делать?

— Мы ждем, — отвечает он, пожимая плечами. — Кавалерию.

Глава девятнадцатая

— Сколько времени прошло?

Майер вздыхает, и звук становится громким в тишине хижины. Хотя я не могу ясно видеть его лицо, клянусь, я слышу слабую улыбку в его голосе. Он думает, что это смешно. Как? Как, во имя Посейдона, он может найти юмор в этой ситуации? Каллен направляется в Шелл — Харбор. Если он доберется до нас до прибытия подкрепления, мы обречены. Каллен утащит меня в море и прикажет своим стражам убить Майера. Если он будет особенно жестоким, он может заставить меня смотреть.

— Несколько минут после того, как ты в последний раз спрашивала, — отвечает Майер. Да, он определенно развлекается, и это происходит за мой счет. — Потерпи. Они придут.

Он прав, и я это знаю.

Но ждать так тяжело.

Я всегда считала себя независимой русалкой. Настолько, насколько мы можем быть независимыми в культуре русалов. Я не люблю отдавать свою судьбу в чужие руки, даже если Майер доверяет им. Слишком многое может пойти не так. Я хочу спасти себя от тирании Каллена. Но как? Я не могу использовать свою превосходящую силу, чтобы освободиться, не обрушив хижину на наши головы.

Без сомнения, это был план Мары. Она знает, что я не хочу умирать, и, даже если бы я была в отчаянии, она также знает, что я не стала бы рисковать ее детьми, убегая. Я мысленно проклинаю ее. Почему она не доверила мне правду?

Должен быть способ пощадить ее мальчиков, пощадить Майера и сохранить мою свободу. Не то чтобы я не понимала ее ужаса — я понимаю больше, чем она думает, — но это не выход. Если бы она попросила, Майер могла бы связаться с этими изгнанниками раньше. Мы могли бы что — то сделать с ее затруднительным положением. Теперь мы играем в ожидание. Кто найдет нас первым: друг или враг?

— Такое ощущение, что прошли часы, — ворчу я. Я говорю тихо, чтобы Мара не услышала. — Можешь еще раз проверить телефон?

Она несколько раз отходит от хижины, и сквозь щель в ближайшей ко мне стене я вижу, что она то заламывает руки, то проводит пальцами по волосам. Она боится, и это правильно. Какие у нее есть гарантии, что Каллен сдержит свое слово, как только он заполучит меня? В конце концов, Мара была предательницей. Она стоила ему его награды. Он мог причинить ей боль или того хуже. И он, вероятно, так сделает.

Неприкрытый страх на ее лице отчасти убирает мою враждебность к ней. Предать подругу или потерять семью.

— Я не хочу привлекать ее внимание, — отвечает Майер. — Она ничего не подозревает, и кто знает, что она сделает, — затем он качает головой, прежде чем подумать о чем — то другом и повернуться ко мне. — Когда Фрида доберется сюда, мне нужно, чтобы ты увела Мару и детей в безопасное место. Нас двадцать восемь, а если Каллен будет действовать как обычно, то их от восьми до десяти.

Я немного оживляюсь.

— Я и не подозревала, что здесь так много изгнанников! Мы можем легко одолеть Каллена и его стражей с таким количеством людей!

Луна выходит из — за облаков и проникает в щель в стене. Тонкая полоска света падает на лицо Майера, и теперь его выражение стало трезвым. Он медленно качает головой.

— Это проблема. Лишь около четверти изгнанных составляют стражи. Одни были личным советом Эварда, другие — политическими диссидентами, а остальные — афозийцами во главе с Фридой. Значит… только половина из нас умеет драться.

Я прижимаюсь к стене при упоминании имени. Афозийцы — глубоководные русалы, живущие в траншеях далеко под Корсикой. Всегда ходили слухи, что они злобные существа, лишь мельком напоминающие нас. Я видела только одну в своей жизни, несчастную женщину, которая была прикована к трону: приз, который отец Эварда взял в бою.

Ее кожа была почти прозрачной, а волосы были настолько темными, что, казалось, поглощали свет. Необходимая адаптация к почти полной темноте траншей. На определенных глубинах цвет был почти незаметен. Ее глаза были огромными и самыми глубоко — черными, которые я когда — либо видела. Они стали молочными в течение нескольких недель после ее прибытия, когда она медленно ослепла. Афозийцы плохо себя чувствуют при ярком свете. Так что, конечно, я не могу не задаться вопросом: как так много из них выжило на суше?

Майер снова вздыхает, правильно понимая мое молчание.

— Они не причинят тебе вреда, Ева. Фрида и другие — мои друзья, и они на нашей стороне. Ты в безопасности, пока ты со мной.

— Афозийцы жестоки, — возражаю я. — Должны быть, чтобы выжить среди тварей, которые живут в траншеях. Когда мы ссоримся, они убивают нас. Всего за несколько месяцев до того, как я покинула Корсику, на наш народ были совершены новые нападения.

— Да, прямо сейчас нам нужно это насилие.

— Пока они не повернутся против нас.

Проходит минута, а Майер не отвечает. Тишина густая, каменная. Все во мне сжимается.