Love of My Life. На всю жизнь - Луиза Дуглас

— Я не сплю с кем попало, — обиделась я. — Я вообще ни с кем не сплю.

— Да простит тебя Бог, — сказал мистер Хэнсли.

— Боюсь, что я никогда не смогу простить тебя, — вздохнула миссис Паркер.

— Отправляйся в свою комнату, Оливия, — ледяным тоном резюмировала мать. — Я не желаю даже дышать одним воздухом с тобой.

Таким образом, моя участь была решена.

План был таким. Я должна была сама добраться до аэропорта. Марка подвезет кто-то из членов семьи. В пятницу вечером мы встретимся в кафе аэропорта и сядем на самолет, вылетающий в Шеннон. Прилетев в Ирландию, мы найдем какую-то небольшую частную гостиницу и проведем вместе ночь пятницы и большую часть субботы. Потом Марк отправится на холостяцкую вечеринку. Ему непременно нужно там появиться, потому что Натали приглашена на свадьбу, а там обязательно будут обсуждать состоявшийся накануне мальчишник. При первой же возможности, когда все напьются, Марк улизнет с вечеринки и вернется ко мне. В нашем распоряжении будет все воскресенье, до вечернего рейса. В Англии Марка, скорее всего, будут встречать. Поэтому по прилете я должна буду задержаться у ленты выдачи багажа. Выждав некоторое время, я могу спокойно отправляться домой. Именно этот момент настолько пугал меня, что мне хотелось позвонить Марку и отказаться от поездки. Я представляла себе, как сама выхожу из аэропорта. Вокруг толпятся люди, с нетерпением ожидающие своих близких. Я прохожу мимо них и в одиночестве брожу по площади в поисках остановки автобуса, который идет до города. Картина, представившаяся моему воображению, выглядела примерно столь же привлекательной, как и перспектива врезаться на моем «Клио» в каменную стену на скорости сто километров в час.

Но по здравому размышлению я пришла к выводу, что выходные, проведенные с Марком, дадут мне достаточный положительный заряд для того, чтобы я могла справиться со всеми теми отрицательными эмоциями, которые могут сопутствовать моему возвращению. Как говорится в одном стихотворении, смерть — это та цена, которую мы платим за жизнь. Поэтому всю неделю я с нетерпением ожидала пятницы. Я даже не могла сосредоточиться на работе. Каракули профессора плясали у меня перед глазами, и время от времени я пропускала какую-нибудь сноску или поправку.

В четверг вечером профессор, который был далеко не таким эгоцентричным и бесчувственным, как думали окружающие, спросил у меня, что случилось.

— Ничего, — ответила я. — Все в порядке.

— Мне показалось, что в последнее время вы сама не своя, — улыбнулся он, глядя на меня поверх очков.

— Да нет… Понимаете, я уезжаю на эти выходные.

— Вас это огорчает?

— Нет, что вы. Просто… Мы собираемся в Ирландию, а я боюсь летать.

— Понятно, — сказал профессор.

Через две минуты я нечаянно сбросила со стола одну из папок. Листы бумаги разлетелись во все стороны и спланировали на пыльный ковер, напоминая плоских дохлых рыбин, лежащих на морском дне.

— О Господи, — расстроилась я.

— Ничего страшного, — сказал профессор. — Случаются вещи и похуже.

Я наклонилась и начала собирать разлетевшиеся странички. Мне было настолько неудобно перед профессором, что я даже покраснела.

— Не понимаю, как такое могло случиться, — бормотала я.

— Не переживайте, — успокоил меня профессор. — Это всего лишь бумага.

— Но теперь тут все перепуталось.

— Ну и что? — спокойно сказал профессор, выходя из-за стола, чтобы мне помочь. — Записи в этих папках никогда не лежали в каком-то определенном порядке. Поэтому не имеет никакого значения, как мы их сейчас сложим.

— Только не подумайте, что я всегда такая неуклюжая. Просто я нервничаю сильнее, чем предполагала.

— Такое обычно происходит в случае, когда человек собирается сделать что-то, в чем он не уверен.

Я посмотрела на профессора. Он сосредоточенно собирал бумаги, не глядя на меня.

— После того как Элейн, моя жена, ушла от меня, я стал задумываться над вещами, о которых раньше и не помышлял, — сказал он.

Я очень надеялась, что обойдется без исповеди. Конечно, мне было интересно узнать побольше о личной жизни профессора и его бывшей жене, но каким-то окольным путем. Мне не хотелось становиться чьей-либо наперсницей. Тем временем профессор продолжал:

— Ее уход стал для меня совершеннейшей неожиданностью. Она никогда не давала понять, что несчастна со мной. Я не знал, куда она ушла. Некоторое время я даже не знал, жива ли она.

— Какой кошмар.

— Я был в растерянности. Мне хотелось забиться куда-нибудь и спрятаться ото всех. Но это было бы неправильно. Человек должен находиться среди людей. Особенно когда ему плохо.

Я кивнула.

— Если вам захочется с кем-то поговорить… — начал профессор.

— Спасибо, но у меня действительно все в порядке, — перебила я его.

Профессор поправил очки, и в кабинете повисло неловкое молчание.

Потом он откашлялся и протянул мне несколько листков. Наши руки соприкоснулись, и я непроизвольно вздрогнула. Необходимо было как-то выйти из этого нелепого положения. Я решила сделать вид, что ничего не произошло, и, отвернувшись, начала собирать оставшиеся бумаги.

Профессор сунул руки в карманы и некоторое время стоял, позвякивая мелочью. Потом он вздохнул и сказал:

— Пойду попрошу Дженни поставить чайник.

Господи, подумала я, как же это невыносимо.

Но все обошлось. Профессор больше не заговаривал со мной на щекотливые темы и ни о чем не расспрашивал. К тому времени как он вернулся с чашкой теплого и абсолютно безвкусного чая, который невозможно было пить, мне почти удалось сосредоточиться на жизни Мариан Рутерфорд, тем более что на одной странице она была молодой женщиной, недавно приехавшей в Портистон и только начинающей знакомиться с этим приморским городком и его «потрясающе» дружелюбными обитателями, а на следующей — пожилой известной писательницей, работающей над своей последней книгой.

Весть о моем романе с женатым мистером Паркером распространилась по Портистону с фантастической скоростью. Правда, я не сразу сообразила, почему при моем появлении в магазине посетители сразу умолкали и начинали как-то особенно сосредоточенно изучать выставленные на полках товары.

В воскресенье, когда мы обедали на кухне, атмосфера была настолько тягостной, что я не могла проглотить ни крошки. Мне казалось, что я нахожусь в камере смертников в ожидании неминуемой казни. Мистер Хэнсли сказал, что в церкви молились о спасении моей души. Я была слишком подавлена, чтобы поинтересоваться, называлось ли при этом мое имя. Впрочем, даже если священник пожалел меня и избавил от публичного унижения, все прихожане все равно поняли, о ком шла речь. Мать заявила мне открытым текстом, что для всех было бы лучше, если бы я вообще не появилась на свет. Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. Я чувствовала себя заключенной в смирительную рубашку позора и не видела никакого выхода.