Знал бы прикуп - Анатолий Барбакару

Я вышел к скверу из проходного двора одного из окружающих его домов. И сразу увидел единственный красный автомобиль на периметре сквера. «Шестерку» с тонированными стеклами.

Скамейка, на которой расположились мужчина и женщина, была ближайшей к машине.

Парочку, несмотря на то что она сидела ко мне спиной. я узнал сразу И почувствовал зуд и конечностях, какой охватывал в детстве в преддверии драки.

Потому что. какой бы идиллической ни была картинка, она не могла заглушить флюиды страха и угрозы, исходящие от этих двух.

«Только не оборачивайся», — мысленно просил я, непринужденно двигаясь прямиком к сидящим.

На моем пути, ближе к аллее, обосновалась группа собачников. Я делал вид, что направляюсь к ней.

Не знал. видел ли меня до этого напарник Тренера, наверняка ожидающий в машине. Но понимал: если признает — дело обернется скверно. Единственное, на что я мог рассчитывать, — это на внезапность. И на то, что не увижу физиономию убийцы до последнего момента.

От собачников до парочки было метров десять. Я решил сделать привал, оценить обстановку с близкого расстояния.

— Хлопцы, никто не видел черного пуделя? — спросил я негромко у хозяев собак.

Меня с любопытством поразглядывали и принялись расспрашивать, что за пудель, где и когда потерялся, как зовут. Взялись давать советы, обещали пустить информацию дальше по своим.

Я слушал, отвечал, даже что-то записывал, а сам, почти не отрываясь, наблюдал за парочкой.

И я увидел… Это только со стороны казалось, что левая рука мужчины нежно покоится на правой кисти женщины, прижатой к скамье. На самом деле мужчина жестко фиксировал ее. Женщина не пыталась вырвать руку. Что-то разъясняла сидящему рядом кавалеру, жестикулируя время от времени свободной левой рукой. Кавалер был явно не в духе. Если и отвечал даме. то с расстояния, на котором я находился, это не было заметно.

Но я заметил то, чего не могла видеть сидящая слева от него собеседница, чего не смог бы увидеть и сам, если бы не присматривался. Правая рука мужчины, тоже опирающаяся о скамейку, держала стеклянный пузырек.

Я завороженно, продолжая общение с собачниками, следил за этой правой рукой. Увидел, как она, тайком от женщины, поставила пузырек на доску, осторожно отвинтила стеклянный колпачок…

Зачем я столько ждал?… Медлительность происходящего давала уверенность, что не опоздаю.

Я рванулся к парочке. Плюнув на конспирацию, ожесточенно несся к широкой жесткой спине. И видел, как по-змеиному внезапно взметнулась рука с пузырьком, как отшатнулась, схватилась за лицо женщина, как на звук моих скачков стала оборачиваться через плечо маска мертвеца.

Я, успев ощутить ужас, с разбегу ударил в маску ногой. Почувствовал, как что-то хрустнуло и вмялось под носком. И увидел, как вскинулась рука убийцы с неизвестно откуда взявшимся пистолетом. Но не успел испугаться, потому что мертвеца уже облепили несколько собачников. Ловко закручивали на спину руки и щелкали наручниками.

Я метнулся к женщине. Но и с ней уже хлопотали двое из тех, кто советовал, как быстрее разыскать пуделя.

— Воды, — приказал один. Я послушно побежал искать воду.

Взяв взаймы у детворы ведерко, зачерпнул из фонтана. Расплескивая, помчался обратно.

На женщину боялся смотреть. Руки ее с трудом оторвали от лица. И они были сожжены. На левую часть лица попали, по-видимому, отдельные капли, зато правая почти сплошь была покрыта пенящейся массой.

— Глаза целы, — деловито издал один из собачников, поливая раны водой. И приказал женщине: — Держи закрытыми.

Я отступил за спины суетящихся эсбэушников. Все, что мог уже сделать, — сделал. Опоздал. И опоздал не потому, что не мог успеть. Потому что промедлил.

Уже знал точно, что пальцы, откручивающие стеклянный колпачок, приживутся в моей памяти. Но от этого надеявшейся на меня женщине легче не будет.

Глянул по сторонам. Красная «шестерка» тоже подверглась обработке. Извлеченный из нее парень стоял, опершись лбом о крышу, с разведенными ногами.

К нам потянулся народ. Из соседних домов высыпали любознательные одесситы. И все норовили подойти поближе. Только матери с детьми держались поодаль.

Вскоре прямо на аллею прикатил желтый милицейский «бобик». Менты сунулись в эпицентр толпы. Потом двое подошли ко мне. Хамовито-вопросительным тоном произнесли мою фамилию.

Я усмехнулся, обрадовал их:

— Все правильно. Это я.

— Давай… — Один из них приготовил наручники. Я подставил руки. «Браслеты» защелкнулись.

— Поехали, — сказал второй.

Мы пошли к «бобику». Я — в центре, они — по краям. Разглядев меня, подошедшего, водитель присвистнул. Поинтересовался у своих:

— Его дела?

Те отмахнулись:

— А чьи же?… Их тут целая бригада.

Меня заперли в задней клетке. Вернулись в толпу.

Наконец прибыла «Скорая». К этому времени и Тренер, и напарник были увезены на «Волге» эсбэушников.

Моих ментов происходящее перестало занимать. Они вернулись к машине. Расселись. Водитель завел надрывно рычащий двигатель. Уже врубил скорость. Но вдруг заглушил его.

Сквозь мелкую металлическую сетку и мутное лобовое стекло увидел одного из собачников, стоящего перед «бобиком».

Менты выбрались из машины, подошли к нему. Выслушав, оживленно принялись возражать. Собачник был спокоен и непреклонен.

Милиционеры вернулись ко мне. Тот, который надевал наручники, открыл мою дверцу, знакомо издал:

— Давай.

И снял их.

Я спрыгнул на землю. Спросил:

— Могу идти?

— Сказали, отвезти, куда скажешь. — Полученным распоряжением он был не особо расстроен.

Я влез на его место. Рядом с водителем.

— Куда? — спросил тот.

Я не думал.

— Давай за «Скорой».

В тяжеловесном, мрачном коридоре «еврейской больницы» пахло, как в прихожей коммунальной квартиры. Сидя на подоконнике, я вдыхал коктейль, состоящий из ароматов непросохшего белья, горелой каши. туалетной хлорки и медикаментов. Ждал, когда мне позволят навестить потерпевшую.

Первый час ее держали в манипуляционной. Потом с наглухо замотанной головой перевезли в палату.

На мой вопрос: «Как она?» — и врач, и сестры ответили банально:

— Все в порядке.

Впрочем, судя по их беспечным лицам и походкам, не врали.

Прошло уже минут сорок с тех пор, как к пациентке вошли двое в строгих рубашках и при одной на двоих папке.