Воля богов!. Повесть о Троянской войне - Леонид Свердлов

— Лук значения не имеет, — скептически заметил Одиссей. — Главное — кто из него стреляет. Я, например, оставил свой лучший лук дома, но и с самым обычным луком дам фору любому из вас.

— Разве что в хвастовстве, — возразил Филоктет. — Со мной в стрельбе из лука даже сам Геракл не тягался. Попробуй ты, если хочешь осрамиться.

Одиссей принёс двенадцать небольших колец, повесил их на ветке дерева, убедился, что все они висят в один ряд, отошёл на порядочное расстояние, натянул тетиву, и через мгновение все кольца оказались насаженными на воткнувшуюся в ствол дерева стрелу.

Под восторженные крики зрителей Филоктет отвязал кольца, подбросил их высоко в воздух и выстрелил. На упавшей стреле зрители насчитали все двенадцать колец. Одиссей был посрамлён, а Филоктет тут же оказался в списке его врагов на втором месте, сразу после Паламеда.

В двух делах Одиссей не хотел знать себе равных: в хитрости и в стрельбе из лука, так что всякий, кто его в этом превзошёл, становился на очень опасный путь. Впрочем, царь Итаки не подал виду, что взбешён. Он радушно поздравил Филоктета с победой, а вечером, когда все стали расходиться ко сну, зашёл к нему в палатку, протянул кубок вина, наговорил комплиментов и стал расспрашивать про чудесный лук. Филоктет охотно разговорился, рассказал, что не только лук, но и стрелы перешли к нему по наследству от великого героя, показал он и колчан с этими стрелами. Наконечник каждой был аккуратно завёрнут в тряпочку. Одиссей продолжал разговор, рассеянно разматывая один из них.

— Осторожно! — сказал Филоктет. — Стрелы отравлены ядом лернейской гидры. Он, хоть и поослаб от времени, какую-то часть своей силы ещё сохраняет. К нему даже прикоснуться смертельно опасно.

— Яд лернейской гидры, — задумчиво пробормотал Одиссей. — Да, яд лернейской гидры это, конечно, очень серьёзно.

Он посмотрел на тряпочку в руке. Там, где она соприкасалась с отравленным наконечником стрелы, были видны следы тёмной маслянистой жидкости. Если эту тряпочку незаметно обмокнуть в бокал Филоктета, то у Одиссея, пожалуй, стало бы одним врагом меньше. Но все бы сразу поняли, кто это сделал. Да и неизвестно, как яд лернейской гидры действует при приёме вовнутрь. Геракл, кажется, охотился этими стрелами и не отравился подстреленной дичью.

Взгляд Одиссея упал на стоящие у входа в палатку сандалии Филоктета. Выждав момент, он незаметно потёр отравленной тряпкой внутри одной из них.

Побеседовав ещё немного, допив вино и пожелав собеседнику спокойной ночи, царь Итаки удалился.

Ночью весь лагерь разбудил вопль Филоктета. Оруженосец Геракла лежал у входа в свою палатку, дико выл и дрыгал ногами, одна из которых распухала на глазах. Среди ночи он задумал выйти на улицу — стал надевать сандалии, и вдруг такое вот случилось.

— Странная болезнь, — сказал Паламед, пытаясь при свете факела разглядеть мелькавшую в воздухе ногу.

— Дело ясное, — ответил Одиссей. — Змея укусила. Здесь, на острове, водятся змеи, мы все сами видели. Ночью в темноте на такую наступить — плёвое дело.

— Не похоже на укус змеи, — возразил Паламед.

— Это особенная водяная змея. Я знаю: у нас на Итаке тоже такие водятся.

— Имеешь в виду себя?

Одиссей не отреагировал на ехидное замечание Паламеда. Сейчас его больше беспокоил Филоктет. Убить его не удалось, и он наверняка догадался, кто ему нагадил. Сейчас, пока он от боли всё равно не может говорить, это не страшно, но если боль пройдёт, то Одиссею придётся ответить за бесчеловечную пакость.

Он отвёл Агамемнона в сторону и сказал:

— На Итаке мы стараемся избавиться от тех, кого покусала водяная змея. Мало того, что они орут так, что ничего делать невозможно, так ведь на укушенном месте образуется язва такая вонючая, что на сто шагов не подойти. Если взять его на корабль, то мы до Трои не доплывём — он нам весь флот завоняет.

Агамемнону было жаль расставаться с легендарным помощником великого Геракла, но перспектива завонять весь флот ему была совсем не по нраву.

Неизвестно, как долго мучился Филоктет. Но через какое-то время боль спала или он просто привык к ней. Придя в себя, он огляделся и увидел, что лежит на пустом берегу. Греки уплыли, оставив его одного на необитаемом острове.

Если бы это зависело только от Париса, его свадебное путешествие никогда бы не закончилось. Он вовсе не хотел показываться на глаза родным и не знал, как объяснит им свой, как ни крути, неблаговидный поступок. Он уж подумывал о том, чтобы не говорить, что Елена была женой Менелая, сказать, что она только тёзка спартанской царевны, но понимал, что в это никто не поверит. Все знали, что Менелай женат на самой красивой женщине в мире, а женщины красивее Елены в мире быть не могло.

Они объехали все известные Елене порты юго-восточного Средиземноморья, вдоль и поперёк обошли все крупные рынки и накупили столько экзотического добра, что на корабле его уже негде было складывать.

Но счастье незадачливого принца не могло продолжаться вечно. Весть о похищении Елены через купцов дошла до Трои, когда Приам и без того уже начал беспокоиться, что его сын так долго не возвращается из своей дипломатической миссии.

Троянские вестники были посланы по всему миру с заданием отыскать и доставить домой беглого похитителя чужих жён. А найти Париса было не так уж сложно: он хоть и менял постоянно место пребывания, везде его сразу замечали, поскольку он вёл широкий образ жизни, а его красавица жена регулярно появлялась с толпой слуг на рынке и скупала там всё, что могло заинтересовать богатую путешествующую дамочку.

Посланцы Приама наконец настигли беглецов, и вот настал день, когда красивый корабль с Афродитой на носу вернулся в Трою.

Сразу было видно, что приехал не простой принц, а проштрафившийся. Никто из царской семьи не вышел его встречать. Только советник Приама знатный горожанин Антимах поднялся на борт, чтобы поприветствовать заблудшего царевича и предупредить о том, что его ждёт в ближайшее время.

— Что же ты натворил, Приамович! — возмущался он. — Весь мир уже о твоих «подвигах» знает. Пришёл в гости, хозяина обидел, жену увёл, золото украл. Ну, любовь, понимаю, дело молодое, но золото зачем воровать? Это уж вообще никуда не годится. Приам осерчал, Гектор тоже, Гекуба плачет, Кассандра в истерике. А ты ещё и пропал. Так что жди завтра суда. Будет царь со всем своим советом решать, как с тобой быть. Готовься к тому, что придётся вернуть Менелаю и жену, и золото.

— Золото, — грустно повторил Парис. — Не так уж много у меня того золота.

Он показал Антимаху последний нетронутый сундук из тех, что взяла с собой из Спарты Елена. Всё остальное она уже потратила на всякие экзотические заморские товары.

— Золото мне вовсе не жалко, — сказал Парис, открывая сундук. — Не веришь? Можешь себе забрать.

Антимах посмотрел на него с недоумением: