Элизабет Костелло - Джозеф Максвелл Кутзее

Ну а зулусы всё поняли по-своему. — Она махнула рукой в сторону окна, туда, где пеклись на солнце больничные постройки, туда, где вились, уходя вверх, в голые холмы, пыльные дороги. — Вот она — реальность, реальность Зулуленда, реальность Африки. Такова реальность сегодня, и, насколько можно предвидеть, такой она будет и в будущем. Народ Африки приходит в церковь преклонить колена перед Иисусом на кресте, и в первую очередь — африканские женщины, по которым реальность бьет сильнее всего. Они страдают, и он страдает вместе с ними.

— А не потому, что он обещает им другую, лучшую жизнь после смерти?

Бланш качает головой.

— Нет. Людям, приходящим в Мариенхилл, я ничего не обещаю, кроме того, что мы поможем им нести свой крест.

Воскресенье, половина девятого утра, но солнце уже жжет немилосердно. В полдень приедет шофер, чтобы отвезти ее в Дурбан, а оттуда она полетит домой.

Две девочки в цветастых платьях, босые, бегут к веревке колокола и начинают изо всех сил дергать ее. Колокол судорожно звякает.

— Ты пойдешь? — спрашивает Бланш.

— Да. Голову надо покрыть?

— Иди как есть, здесь формальности не соблюдаются. Но имей в виду, к нам приедет команда с телевидения.

— Телевидение?

— Из Швеции. Они снимают фильм о СПИДе в Квазулу.

— А священник? Ему сказали, что службу будут снимать на пленку? Кстати, а кто священник?

— Мессу отслужит отец Мзимунгу из Дейлхилла. Он не против.

Отец Мзимунгу, приехавший на еще вполне прилично выглядящем „гольфе“, оказался молодым, долговязым и в очках. Он пошел в амбулаторию надеть облачение, а Элизабет присоединилась к Бланш и полдюжине других сестер ордена, стоявших в первых рядах паствы. Софиты телевизионщиков уже установлены и направлены на них. В их безжалостном свете она вдруг увидела, какие они все старые, эти сестры ордена Девы Марии. Да, вымирающая порода, исчерпавшее себя призвание.

В часовне под металлической крышей удушающе жарко. И как только Бланш в ее одеянии выносит такой зной!

Мзимунгу служит мессу на языке зулу, хотя время от времени ей удается уловить одно-два слова по-английски. Начинается служба достаточно спокойно, но к моменту первой небольшой молитвы среди собравшихся уже слышится гул. Перейдя к проповеди, Мзимунгу вынужден повысить голос, чтобы перекрыть шум. У него баритон, голос удивительный для такого молодого человека. Этот голос исходит из самых его глубин без каких-либо заметных усилий.

Мзимунгу поворачивается и опускается перед алтарем на колени. Наступает тишина. Над ним смутно вырисовывается голова страждущего Христа в терновом венце. Потом Мзимунгу снова оборачивается лицом к толпе и поднимает вверх гостию. У молящихся вырывается радостный крик. Они начинают ритмично притоптывать, отчего деревянный пол дрожит.

Элизабет чувствует, что у нее кружится голова. В воздухе висит тяжелый запах пота. Она берет Бланш за локоть. „Мне нужно выйти!“ — шепчет она. Бланш бросает на нее оценивающий взгляд. „Уже недолго“, — шепчет она в ответ и отворачивается.

Элизабет делает глубокий вдох, но это не помогает. Ей кажется, что снизу, от пальцев ног, поднимается волна холода. Эта волна достигает ее лица, кожу на голове начинает покалывать — и она теряет сознание.

Она приходит в себя в незнакомой ей комнате. Она лежит на кровати. Над ней склонилась Бланш и молодая женщина в белом халате.

— Извините, пожалуйста, — бормочет Элизабет, пытаясь сесть. — Я упала в обморок?

Молодая женщина, успокаивая ее, кладет руку ей на плечо.

— Всё в порядке, — говорит она. — Но вам нужно немного полежать.

Элизабет переводит глаза на Бланш.

— Извини меня, пожалуйста, — повторяет она. — Слишком много континентов.

Бланш с усмешкой смотрит на нее.

— Слишком много континентов, — повторяет Элизабет. — Ноша слишком тяжела. — Собственный голос кажется ей очень слабым, доносящимся откуда-то издалека. — Я не поела как следует, — говорит она. — Наверное, в этом все дело.

Но в этом ли? Может ли двухдневное нарушение работы желудка вызвать обморок? Бланш должна бы знать. У нее ведь большой опыт в отношении постов и обмороков. Что же касается ее самой, то она подозревает, что ее недомогание не только телесного происхождения. Если бы она была склонна к подобным вещам, это случалось бы и на других новых для нее континентах и она бы знала об этом. Но ничего похожего она за собой не замечала. Просто ее тело говорит доступным ему языком. Ее тело жалуется: все слишком чуждо, всего чересчур; хочу обратно, в привычную для меня среду, хочу вернуться к жизни, которая мне знакома.

Отторжение — вот из-за чего она заболела. Обморок — симптом отторжения. Это ей кого-то напоминает. Кого? Бледную девушку-англичанку из „Поездки в Индию“, ту, которая, не в силах вынести новую страну, впадает в панику и за которую всем стыдно. Которая не переносит жары.

Шофер ждет. Все упаковано, она готова, хотя чувствует себя не совсем уверенно.

— До свидания, — говорит она Бланш. — До свидания, сестренка Бланш. Я поняла, что ты хотела сказать. Совсем непохоже на воскресную проповедь в церкви Святого Патрика. Надеюсь, они не сняли меня на пленку, когда я свалилась.

Бланш улыбается.

— Если и сняли, я попрошу вырезать эти кадры.

Обе замолкают. Она думает: „Может, хоть теперь скажет, зачем вызвала меня сюда“.

— Элизабет, — говорит Бланш (не появилось ли что-то новое в ее голосе, что-то более мягкое, или ей просто чудится?), — помни, это их вера, их Христос. Так они восприняли его, они, простые люди. Так они восприняли его, и так он позволил им воспринять себя. Через любовь. И это не только в Африке. То же самое можно увидеть и в Бразилии, и на Филиппинах, и даже в России. Простым людям не нужны древние греки. Им не нужен мир чистых форм. Им не нужны мраморные статуи. Им нужен кто-то, кто страдает, как они. Как они и за них.

Христос, древние греки… Она ждала не этого, не это ей нужно в последнюю минуту перед расставанием, когда они прощаются, быть может, в последний раз. В Бланш есть какая-то безжалостность, какая-то непреклонность — почти как у самой смерти. Она получила урок. Сестры никогда не отпускают друг друга. В отличие от мужчин, которые слишком легко отпускают любого…

— Итак, ты победил, о бледный галилеянин, — говорит она, не пытаясь скрыть горечи в голосе. — Ты это хотела услышать от меня, Бланш?

— Примерно. Ты поставила не на того, дорогая. Если бы ты сделала ставку на другого грека, у тебя еще мог бы быть шанс. Например, Орфей вместо Аполлона. Экстаз, но не рационализм. Некто, меняющий форму, цвет, пытаясь приспособиться к тому, что его окружает. Кто-то, кто может умереть, а потом возродиться. Хамелеон. Феникс. Кто-то, кто привлекает женщин. Потому что женщины ближе к земле. Был нужен кто-то, кто ходит среди людей, кого они могут коснуться — положить руку на его тело, почувствовать его рану, ощутить запах его крови. Но ты этого не сделала — и проиграла. Ты поставила не на тех греков, Элизабет.