"Зверобои" против "Тигров". Самоходки, огонь! - Владимир Першанин

– С такой броней и пушкой можно гадов бить! – восклицал он.

Роман быстро сошелся с экипажем, подружился с Колей Серовым, который тоже имел свой счет к немцам. С младшим лейтенантом Рогожкиным держался подчеркнуто официально. Сильный по характеру, Дудник не терпел людской слабости, особенно от командиров.

Его не смущало, что он занимает продырявленное сиденье, с которого не успели толком смыть кровь погибшего предшественника.

– Злее буду, – скалил он крепкие белые зубы.

Выпили по одной, другой, помянули погибших. Наголодавшись за день, с аппетитом ели пшенку с бараниной, густо пересыпанное красным перцем сало.

– Как тебе машина, Роман? – спросил Пантелеев.

– Во! – показал тот большой палец. – Я таких еще не видел. Сегодня по капониру врезали, где «семидесятипятка» притаилась. Фрицы ее хоть поглубже откатили, а шарахнуло так, что снаряд даже с недолетом землей расчет завалил.

– Там кто-то еще шевелился, – добавил новый радист. – Мы на гусеницах крутнулись, только треск пошел. И пушку, и фрицев в одну кучу закатали.

– В яму провалились, – продолжал Дудник, – а механик, молодец, как даст газу, выскочили в момент. Позже еще одну пушку раздолбали. Стреляли, сволочи, но механик такие виражи закладывал, ушли из-под снарядов. Так, рикошетом по броне прошло. А от пушки одни железяки да куски фрицев остались.

Роман Дудник явно завоевывал лидерство в экипаже, а в сторону Рогожкина даже не смотрел. Обсудили другие детали боя. Отдельно подняли кружки за Саню Чистякова, которого за разбитые доты командир полка представил к ордену «Красной Звезды».

– А остальных? – ревниво поинтересовался Коля Серов.

– Не знаю, – пожал плечами Пантелеев. – Про других разговора не было. Мы же в бой только вчера вступили.

– Не торопись, Колян, – разжевывая сало, сказал Лученок. – Получишь звезду. На грудь или на памятник.

– Бросьте вы, Тимофей Иваныч, – поперхнулся Вася Манихин, доедавший кашу в своем объемистом котелке. – Скажете такое!

Механик в ответ лишь ухмыльнулся. После ужина собирали командиров батарей, а следом должно было состояться комсомольское собрание. Уходя, Пантелеев позвал Рогожкина.

– Проводи немного.

Отойдя шагов двадцать, остановился и в упор оглядел младшего лейтенанта:

– Завтра снова наступление. И послезавтра тоже. Сам видишь, какая каша заварилась. Под Прохоровкой все поле сгоревшими машинами усеяно. Жжеными телами за километр пахнет. Возьми себя в руки, иначе пошел к черту! Спишу сегодня же, иди, лечи нервы… или трусость. Понял? Ты мне экипаж погубишь.

– Товарищ капитан, – вскинулся Паша. – Я не трус, честное слово! И сегодня нормально воевал.

– Кой черт нормально? Ты себя живого хоронишь, и все это видят. Закончен разговор, некогда воспитанием заниматься.

Насчет комсомольского собрания слегка подвыпившие экипажи отреагировали кисло. Опять будут толкать речи о стойкости и героизме. Механик-водитель в экипаже Рогожкина заявил:

– Мне от машины отлучаться нельзя.

Коля Серов пожаловался на контузию и сказал, что лучше прогуляется до санчасти.

– Там хоть девкам на жизнь пожалуюсь. Может, кого уболтаю.

Саня тоже был не в восторге, наладился поспать и уже распределил посты. Но минут через сорок вернулся Пантелеев и приказал:

– Всем комсомольцам, кроме механиков-водителей, идти на собрание.

– Неделю назад собирали, – напомнил Серов. – Опять воду в ступе толочь.

Переругиваясь и зевая, потянулись к штабу. Позавидовали заряжающему Васе Манихину. Тот пояснил, что когда-то его принимали в комсомол, а потом мост смыло, и секретарь из райкома приезжать к ним перестал. Года три собраний не проводилось, и взносы не платили.

– Так что я теперь вроде и не в комсомоле. Лучше машины охранять останусь.

– Оставайся, – зевнул Пантелеев, который за день смертельно устал и хотел вздремнуть хоть пару часов.

Народу собралось довольно много. В полку всего двенадцать самоходок, но кроме них, как и положено: разведка, авторота, саперы, санчасть и прочие вспомогательные подразделения.

Сначала выступил замполит, коренастый грузный подполковник, чем-то похожий на комбата Швыдко. Зачитал отрывки из газет, прерывая чтение лозунгами и возгласами. Больше всех Сане запомнилось выражение «любой ценой!».

Прорывать вражескую оборону, громить из мощных орудий укрепления и бронетехнику, освобождать села и города из немецкого рабства. Не щадя жизней, любой ценой!

Речь Сане не понравилась. Таких общих фраз он наслушался с сорок второго года в достатке. Он также размышлял о том, что за два дня боев ни разу не видел замполита на поле боя. Пришел к выводу, что комиссар у них не из смельчаков. Такие больше всего болтать любят. Коля Серов зевал, прикрывая рот ладонью, потом повернулся к Сане и сообщил:

– Он с таким пузом в люк не пролезет.

– Швыдко же влезает.

– Ага, аж пуговицы трещат.

Замполит объявил, что завтра предстоит новое наступление. К месту и ни к месту повторил еще пару раз «любой ценой!» и наконец удалился, оставив вместо себя комсорга полка.

– У нас в артполку был комсорг, – вспоминал Чистяков. – Здоровяк. С автоматом всегда ходил и возле комиссара отирался. Такой ссыкун, не приведи бог. Первым удрал, а мы из окружения пробивались.

– Этот не лучше, – пробурчал Серов, который уже не в силах был перебороть дремоту.

Комсорг, чернявый парень, лет двадцати пяти в звании лейтенанта, говорил проще. Больше нажимал на действия полка. Не обошлось без общих фраз о мужестве и героизме, но комсомольский вожак еще не нахватался бюрократических замашек. Рассказал, что «зверобои» уже проявили себя. Например, сегодня в третьей батарее командир установки с расстояния километра уничтожил стоявший в засаде «Тигр».

– И броня его хваленая не помогла, – торжественно поднял палец комсорг. – Товарищ сейчас сам расскажет.

«Товарищ», конопатый младший лейтенант, покраснел от общего внимания и сказал, что километра до «Тигра», пожалуй, не было – метров восемьсот или даже поменьше.

– Неважно, – перебил его комсорг. – Говори, как фашистского зверя прихлопнул.

– Он, гад, по «тридцатьчетверкам» садил. Как даст, у одной башня слетела, затем вторую поджег. Издалека бил. Шарахнет, и опять в укрытие.

– Ты про себя рассказывай, – снова вмешался комсорг, который считал, что упоминание о наших погибших танках подрывает моральный дух комсомольцев.

– Я и говорю, что молотил он прицельно. Когда третий танк подбил, я к нему с фланга подобрался. Пальнули, под гусеницу попали. Он тоже выстрелил – промахнулся. Стал пятиться, боком развернулся. Мы четыре раза стрельнули, боковину смяли, колесо выбили, а он ползет. Потом прицел завысили и пару фугасов под башню вложили. Задымил, я еще добавил. Загорелся как миленький, потом рвануло, башню скинуло, а огонь такой, словно скирда полыхает. Но живучий гад. Штук восемь снарядов на него извели, и три наших танка сжег.