За доброй надеждой. Книга 8. Последний рейс - Виктор Конецкий

– Что мачту подсвечивает? – первый раз за все это время открыл я рот.

– Как что? Луна.

– Левый рей? Сзади свет, а луна справа впереди.

– А! Это кормовые погрузочные люстры горят, – небрежно объяснил Иван.

Тут я понял, что Подшивалов просто-напросто не ведает, где включается рубочный прожектор, а когда он шарил на пульте в темноте, то врубил по ошибке кормовые люстры. Любой моряк знает, что если впереди затемненной ночной рубки есть в носовой части судна освещенный предмет, то он должен быть затемнен, так как мешает наблюдению впереди. Иван люстры не выключил, давая тем понять, что они и должны, мол, гореть по штату. Я хотел опять промолчать, но помимо воли спросил:

– Почему не врубили рубочный прожектор?

– Я здесь врубил, а он, наверное, еще на рубке включается, – менее нагло объяснил Иван. И добавил явно для смягчения обстановки: – От него пользы не больше, чем от носового прожектора.

– Да, – сказал я, так как был уверен, что действительно от рубочного прожектора во льду помощи ждать нечего. Не умеем мы еще хорошие прожектора делать. Только лампочки на милицейских машинах хорошо умеем сооружать.

Когда Подшивалов ушел в штурманскую по зову американского спутника, который загугукал во тьме тире и точки, я взял ручной фонарик, просмотрел пульт, нашел выключатель кормовых грузовых стрел и вырубил их. Рея и мачта сразу прорезались на фоне предрассветно чуть сереющего неба четким силуэтом, и сразу легче стало смотреть вперед.

Иван сделал вид, что не заметил того, что люстры выключены.

Вот уж правда: не убей в себе дикаря и живи в ладу со своим дураком!

Я продолжал хранить гробовое молчание. Шагал по рубке, проходя на каждом галсе вблизи второго помощника, и молчал, и молчал.

И Ванька с матросом молчали. И мне психологически напряженно было, расхаживая взад-вперед по рубке, приближаться к ним и проходить впритык.

Об иллюминации у нас ночью. Светятся красной подсветкой диски машинных телеграфов, над ними желтым светят тахометры, на лобовой стенке с левой стороны горят красненькие табло радара, показывающие пеленг и расстояние до любой цели, фосфорическим тлеющим голубовато-зеленым светит экран радара, затем три красных огонька трансляционной установки «Березка» – для связи с машинным отделением, на станине рулевого устройства подсвечены репитер гирокомпаса и указатель положения руля, ну и так далее. Ко всем этим огонькам привыкаешь и без надобности их не замечаешь. Они образуют как бы общий фон. Но если что-то в этом фоне чуть изменяется, то сразу реагируешь.

Теперь о светимости радара. Ему вредно работать под высоким напряжением беспрерывно. Потому, когда можно дать ему передохнуть, высокое напряжение снимаешь, и тогда электронный луч кружится по черной поверхности. А когда высокое включишь, весь экран заливает голубовато-зеленым свечением со вспышками от волн, или льдин, или снежных и дождевых помех. Таким образом, включение высокого изменяет светимость общего фона и обращает на себя внимание. И я четко видел, что Иван просматривает окружающее пространство только на одной, любимой им – шестнадцатимильной шкале, а положено при движении в ледово-опасном районе употреблять разные шкалы, укрупняя изображение целей на экране.

И вот, в очередной раз проходя мимо второго помощника, который стоял, уставившись в окно, я включил высокое, на что, конечно, он сразу обернулся. Потом я, продолжая молчать, последовательно включил четырехмильную, восьмимильную и, наконец, шестнадцатимильную шкалы. Это был ему урок без слов. И он понял и пробормотал:

– Викторыч, простите, я все про мать думаю. Отправили ее в больницу или в хате лежит…

14.08. Утром сыграли традиционную тревогу, вволю надышался соленым и холодным воздухом Баренцева моря и с каким-то даже суеверным страхом ловлю себя на том, что просто и обыкновенно счастлив.

Вышли на чистую воду. Видимость волнами, льда не было.

Получили РДО Штаба, в котором Утусиков долбал «Диксон», что не обеспечил нашу проводку.

Отправил телеграмму В.П.Астафьеву:

«ВПЕРВЫЕ ЧИТАЮ ТВОЙ ДЕТЕКТИВ ТЧК НИЗКО КЛАНЯЮСЬ ОБНИМАЮ ЗАВИДУЮ И РАДУЮСЬ ТЧК ИДУ СЕЙЧАС ТИКСИ ПОТОМ ИГАРКА СООБЩИ СВОИ ПЛАНЫ НА КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ».

Получил РДО от Левы Шкловского:

«ИДЕМ ПОЗАДИ ВМЕСТЕ ЛК ДИКСОН СЛУШАЕМ ВАШИ ПЕРЕГОВОРЫ ПУСТЯЧОК А ПРИЯТНО ОБНИМАЮ = ЛЕВА».

Рулевой и впередсмотрящий – матросы и друзья не разлей вода. На судне их зовут Чук и Гек, хотя на самом деле – Слава и Коля. Обоим по тридцать, у обоих по два ребенка. У Чука каштановая бородка и усы, брюшко. У Гека – только усы, сам узкоплечий, тощий до вертлявости – внешне полные антиподы.

– Зря вы смеетесь, Виктор Викторович, – сказал мой напарник. – Гек на лодках служил и на Северном полюсе дважды всплывал. Правда, Героя ему зажали…

Как всех пожилых людей, Акивиса беспрерывно тянет прошлое. А так как он в самом нежном возрасте сидел на коленях всех вождей от Микояна до Орджоникидзе, то тянет чаще всего в эпоху индустриализации.

Я расспрашиваю об аварии (ледовом происшествии) с т/х «Ветлугалес». Он вздыхает, вытягивает из-под мышки термометр, убеждается в том, что температура под сорок, встряхивает термометр и переходит к делу.

С Ефимом Владимировичем плавала Ольга Чайковская. Нынче вспомнил, что это его она хвалила в своем очерке о рейсе в Арктику на ледоколе «Красин», которым в те времена Акивис командовал.

Дал мне свою визитку. Забавно, что Акивис-Шаумян живет в Москве на улице 1812 года.

С хорошим чувством юмора. Смотрит на старшего механика, который обрил голову и начал отращивать бороду:

– Теперь тебя все за салагу в Арктике принимать будут. И вообще, должен тебя предупредить. За тридцать лет у меня было три старших механика с бородами. И все три психи. И все три за борт кидались.

Старший механик мрачно:

– За это не бойтесь. Не брошусь.

«МОСКВА ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА ОЛЬГЕ ЧАЙКОВСКОЙ = ПЛЫЛИ ВМЕСТЕ МУРМАНСК ДИКСОН ВСПОМИНАЛИ ВАС РЕШИЛИ ПОПРИВЕТСТВОВАТЬ ИЗ КАРСКОГО МОРЯ БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ = АКИВИС КОНЕЦКИЙ».

В Мурманске купил декамевит и таблетки от старости, то есть атеросклероза и сужения сосудов. Здесь, на судне, регулярность жратвы четко диктует мне время глотания их – желтенькой, оранжевой и белой таблеток.

И я ощущаю глупую радость и чувство исполненного долга, когда глотаю пилюли, и мне кажется, что я прямо-таки чувствую, как они во мне налаживают разные органы, сосуды и печенку с селезенкой. Это, верно, и есть ползучее старческое самообманство. Разве купишь за 1 рубль 80 копеек здоровье и молодость? А вот тебе!…

Читаю книгу космонавта Шаталова: «Но прямо скажу – быть дублером нелегко… особенно бывает обидно для дублеров невнимание прессы. Возникает противное чувство своей неполноценности, какой-то безысходности, хотя в общем-то и прессу можно понять».