Летний свет, а затем наступает ночь - Йон Кальман Стефанссон

с 1980 года и, более того, водил большой грузовик в Рейкьявик и обратно, тогда дорога в одну сторону занимала в лучшем случае четыре с лишним часа, сегодня легковушки пробегают ее за два, а грузовик плетется меньше трех, настолько сжался мир, но расстояние между людьми короче не стало. Видели бы вы нас, когда три года назад открыли новую дорогу, прямую и широкую, вместо узкой старой, которая извивалась, то поднимаясь, то спускаясь, петляла, совершенно не заботясь о том, чтобы привести к конечному пункту, а зимой ее заваливало снегом, — как же мы радовались! В общественном доме устроили бал, мы вдрызг напились, женщины накрасили губы, и трава благоухала. Якоб был единственным, кто не радовался, когда впервые поехал по новой дороге: в его душе порвались струны — там, где раньше требовалось пятьдесят минут, теперь хватало и четверти часа, а старая дорога извивалась в никуда высоко над новой, на полпути к небу. Якоб, однако, не из тех, кто позволяет печали омрачать свои дни, он просто стал ездить медленнее, ведь, повторим, немногое в этом мире может сравниться с вождением грузовика, а потому торопиться — чистейшая глупость. Якоб в восторге от поездок, от движения машины: он выезжает из деревни и радуется мягкости руля, форме рычага переключения передач, мощности мотора, особенно когда идет дождь, ибо нигде нельзя почувствовать одновременно усердие и нежность, кроме как в прикосновениях дворников к стеклу, за которым сидит счастливый Якоб и держит руль. Раньше он ездил три раза в неделю — извилистая дорога, крутые склоны, четыре с лишним часа, насыщенных блаженством, — но хотя путь так незадачливо сократился и появился асфальтированный туннель, последние лет пять Якобу приходится ездить каждый день: нам нужно все больше и больше для жизни. Больше пачек печенья и скейтбордов, более тонких колготок, более современных телевизоров, мы уже не довольствуемся чтением газет двух- или трехдневной давности: мир меняется каждый день, и вчерашняя газета теряет смысл, равно можно пойти в библиотеку и почитать о девятнадцатом веке. Просто поразительно, насколько раньше время шло медленнее: когда мы смотрим фильм семидесятилетней давности с Хамфри Богартом, нас не отпускает ощущение, что в те дни минута длилась существенно дольше, между событиями проходило больше времени и поэтому было легче найти опору в жизни, даже ружейная пуля летела мед-леннее. Теперь все проходит быстрее. Фильмы и передачи монтируют так быстро и с такой скоростью меняется ракурс, что мы практически перестали моргать из страха что-либо упустить, и что же тогда нам делать со вчерашней газетой? Но наше нетерпение увеличивает счастье Якоба: он совершает рейсы на юг пять раз в неделю, выезжает из деревни рано утром: если еще зима, солнце крепко спит, а темнота настолько густая, что мы иногда сомневаемся, хватит ли солнцу силы вообще подняться из бездны над покрытыми льдом горами, чтобы разбудить в наших душах доброту и сострадание. Якоб направляется на юг, въезжает в столицу, освобождает машину от того, от чего нужно освободить, затем наполняет всем тем, без чего мы не можем жить. К полудню грузовик загружен, Якоб водит аккуратно, передвигается по столице, из природной застенчивости объезжая главные улицы, паркуется около автовокзала, обедает, в основном налегая на отбивные, беседует с другими водителями; некоторым везунчикам предстоит двенадцатичасовой путь домой, хорошо еще, что Якоб ни о чем таком думать не решается. Они ругают политиков, не жалеют пренебрежительных слов, говоря о министре транспорта, презрительно фыркают в адрес какого-то футбольного тренера, обсуждают женщин, но чаще всего машины, запасные детали, какой сервис лучше, но никогда не упоминают о ласковых щетках стеклоочистителя — не обо всем в этом мире люди склонны говорить, не хотят сглазить. Потом Якоб едет на запад. Иногда ему приходится ждать товар, тогда он отправляется в путь позже, в вечерних сумерках, а на запад приезжает, когда уже совсем темно: горы сливаются с темнотой, которую рассекает яркий свет передних фар, он перемещается по дороге, и за ним неотступно следует машина. Человек всегда должен идти за светом.

Якоб получает жалованье за поездки, из этих денег он оплачивает счета за электричество, погашает кредит на машину, дом, новую плиту, покупает молоко и хлеб, однако в его случае нелепо говорить о вождении как о работе, это скорее стиль жизни, миссия, наслаждение, и в добавок к тому, что мы уже перечислили (мягкость руля, форма рычага переключения передачи, нежность стеклоочистителя), необходимо упомянуть магнитофон и кассеты, которые слушает Якоб, если нет дождя, сухо и дворники спят. Кассеты записывает его жена Эйгло, собирая вместе лучшее из репертуара Гильви Эгиссона, Хаука Мортенса, Элли Вильхь-яльмс, Элвиса Пресли, «Битлз». И если бы кто-то взялся объяснить Якобу слово «блаженство», тот бы кивал и думал о дворниках, жужжании печки, магнитофоне.

Никому в голову не приходит напроситься к Якобу в попутчики, ни в столицу, ни обратно, и вовсе не потому, что он мог бы отказать. С ним ездит только Эйгло — ведь она его жена, — да и то раз в год, всегда около пятнадцатого декабря, это их рождественская поездка. Последние десять лет Эйгло работает: неполный рабочий день сидит дома и заносит в компьютер записи и цифры для фирмы в Рейкьявике, монитор освещает ее круглое лицо, грубую кожу; она собирает мужу еду в дорогу, стирает одежду, покупает продукты и готовит, вытирает пыль, а он моет посуду, полы, унитаз, они вместе меняют постельное белье, заботятся о саде, принадлежат друг другу, как правая и левая рука. Какое облегчение, что такие люди до сих пор существуют, значит, свет над головой еще не погас. Испытав оргазм, Эйгло кусает Якоба в правое плечо: она закрывает глаза, мир расширяется, она разрывает связи с землей и вцепляется зубами ему в плечо, отчасти от удовольствия, но не в последнюю очередь из глубинного страха, что потеряется, стоит только оторваться от мужа. Потом они лежат неподвижно, пока мир приходит в порядок, каждый фрагмент возвращается на свое место, это кропотливая работа, затем она приподнимается, тянется за баночкой с целебной мазью, стоящей на ночном столике, осторожно наносит ему на плечо, он тем временем пытается поцеловать ее лицо. Якоб думает и говорит, ты такая красивая, и она всегда краснеет, сколько бы лет ни прошло, он единственный, кто это говорит; она невысокая, полная, даже толстая, с короткой шеей, почти бесцветными волосами, напоминающими перепревшее сено, из-за таких женщин никогда не бывает войн, грудь крохотная, ляжки толстые, но ее светло-карие глаза легко могут напомнить залитую ярким солнечным