Адвокат инкогнито - Наталья Борохова

– Должно быть, из американского фильма…

Откровенно говоря, Дубровскую раздражал тон, каким говорил с ней господин Соболев. Елизавета еще помнила тот день, когда встретила его в изоляторе временного содержания, где он, склонившись над бумагой, как примерный школьник, писал свое чистосердечное признание. Видела, как благодарно он воспринял тогда ее совет не поддаваться на спекуляции следователя и не оговаривать себя понапрасну. Теперь же в его голосе появились нетерпимость и высокомерная холодность. Господин профессор был недоволен тем, как идут переговоры с женщиной, которую он использовал по пьянке. Должно быть, забыл, что совсем недавно готов был принять на себя все что угодно, только бы не есть на ужин тюремную баланду.

– Вы, видимо, преподнесли ей наше предложение как-то не так, – заговорил он обиженно, как маленький ребенок, получивший на день рождения вместо живого щенка мягкую игрушку. – Так я и думал, что подобные вещи лучше решать самому. Думаю, мне бы удалось найти с этой стервой общий язык быстрее, чем вам. Я же видел, что она готова к диалогу…

Непостижимым образом, но с Аркадием Александровичем определенно происходила какая-то метаморфоза. Из воспитанного, интеллигентного человека, каким он казался Дубровской в самом начале, вдруг полезли слова и выражения явно не профессорского лексикона. Некоторые анатомические названия женских и мужских половых органов еще совсем недавно приводили его в состояние ступора, а от описания самого процесса слияния полов он краснел, как школьник младших классов. Теперь же он понемногу освоился и уже не гнушался тем, чтобы использовать в своей речи крепкое словцо. Потерпевшую называл не иначе как «стерва» и «зараза», а один раз вообще обозвал буйнопомешанной телкой, чем несказанно удивил адвоката. Похоже, процесс будил какие-то неизведанные, темные стороны его натуры, о которых мужчина и сам не подозревал.

– Придется мне встретиться с ней самому, – заявил Соболев. – Думаю, только тогда выйдет толк. Может, она ждет, чтобы предложение о деньгах поступило не от вас, а от меня? Женщины любят, чтобы перед ними заискивали, унижались. Ну, что же, с меня не убудет. Поговорю с ней, принесу, если нужно, свои извинения, а в качестве завершающего штриха предложу ей денег. Конечно, не миллион долларов. И даже не миллион рублей. Если бы я даже располагал такими деньгами, все равно платить бы не стал.

– Аркадий Александрович, вы ничего не добьетесь, – возразила Дубровская. – Кислова одержима мыслью наказать вас. Вы только потеряете время.

– Боюсь, что судья скоро предоставит мне столько времени, что у меня не хватит воображения, куда его девать, – сердито заметил Соболев. – Я собираюсь использовать все возможности. И если мне хочется поговорить с потерпевшей, не сомневайтесь, я так и поступлю, вне зависимости, дадите вы мне на встречу с ней свое благословление или нет. Я – взрослый человек и привык сам принимать решения.

– Но сейчас в вас говорит не разум, а чувства! Вы с какой-то стати решили, что все вопросы можно урегулировать деньгами. Откуда у вас этот цинизм, Аркадий Александрович? Не все на свете можно купить и продать!

– Ох, боже мой! Не говорите прописных истин. Может, с кем-то они и работают, но не с той шустрой бабенкой. Я вижу ее насквозь! Таким, как она, не нужны красивые слова о совести и чести, они предпочитают то, за что можно подержаться руками. Повторяю, вы просто не нашли нужных аргументов. Миллион долларов… С ума сойти! Да за то, что я осчастливил своим вниманием какую-то лаборанточку, она мне спасибо должна сказать. У нее, между прочим, даже мужа нет, ей ребенка не от кого было зачать!

– Аркадий Александрович, я вас не узнаю. Что на вас нашло?

Должно быть, на лице Дубровской и в самом деле отразилось такое искреннее недоумение, что Соболев вдруг осекся. Он как-то странно посмотрел на своего адвоката, а потом устало махнул рукой.

– Я сам себя не узнаю в последнее время. Должно быть, все из-за нервов. Просто стресс. Мне хочется винить кого угодно, только не себя. Надо же, какова плата за одну ночь, а? Да не морщитесь вы, я уже не о деньгах… Боюсь, когда все закончится, я элементарно стану импотентом. Не смогу смотреть на женщин как на объект любви, а буду видеть в них скорее источник больших неприятностей. Не смогу общаться с ними, произносить комплименты, я уж не говорю о большем, а буду думать, что каждая из них желает подловить меня в момент, когда я слаб и беззащитен, а потом заставить платить: деньгами, свободой, своей репутацией, наконец. Хотя о чем я, какая репутация? Боюсь, это слово станет для меня пустым звуком, когда треклятый процесс закончится.

– Вы устали, Аркадий Александрович, и я вам охотно верю. Но ваша жена устала не меньше вас. Конечно, она не рискует свободой, но ее репутация тоже кое-что значит, – заметила Дубровская. – Не лучше ли успокоиться и не делать того, о чем вам придется потом сожалеть?

– Ценю вашу заботу, но я все-таки встречусь с потерпевшей. Кто знает? Я все же надеюсь на чудо.

– Вы – взрослый человек. Вам решать, – сухо ответила Дубровская, заканчивая разговор.

Похоже, она зря сотрясала воздух последний час. Соболев даже не думал проявить благоразумие. Он цеплялся за какие-то призрачные надежды, не понимая, что пытается удержать в руках пустоту…

Виктория видела, что ее зáмок под названием «Дом – семья – работа», который она создавала на протяжении долгих шестнадцати лет, неумолимо рушится, не оставляя ей надежды на то, что его еще можно спасти. Чуть-чуть подправить, подлатать, поменять старые детали на новые и по-прежнему удивлять всех друзей и знакомых крепостью его стен, красотой постройки. То, что она принимала за цемент, оказалось лишь песком, который стал сыпаться под влиянием внешних обстоятельств, рискуя обрушить на их головы всю созданную ей махину.

Соболева понимала, что потеряла контроль над ситуацией, и чем отчаяннее она пыталась навести сейчас в своей жизни порядок, тем яснее сознавала: это ей не удается. Аркадий отдалялся от нее, и не было силы, способной сократить растущую между ними пропасть. Внешне все было, как прежде, безупречно. Супруги возвращались домой, ужинали, общались с детьми, а потом расходились по своим углам. Аркадий шел в кабинет якобы для того, чтобы работать. Виктория читала перед сном все тот же порядком надоевший ей любовный роман и выключала свет прежде, чем он зайдет в спальню. Они уже не занимались любовью, поскольку секс, доставлявший им столько радости раньше, напоминал им причину сегодняшнего отчуждения. Однажды Аркадий сделал вялую попытку обнять ее, но натолкнулся на такой холодный прием, что не стал настаивать и постарался обратить все в шутку, довольно, кстати, неуклюже. Они спали каждый на своем краю кровати и даже во сне боялись прикоснуться друг к другу.

Если бы не дети, они предпочли бы разойтись по разным комнатам, чтобы меньше травмировать друг друга. Но Маша и Петя не должны были догадываться о том, что происходит в семье, поэтому родители изо всех сил создавали видимость того, что у них все благополучно. А ведь были еще старики Андриевские с их воскресными обедами, еженедельными визитами и дружескими вечеринками. Они ни за что не поняли бы и наверняка заподозрили бы что-то неладное, пропусти дети хоть одно из традиционных мероприятий.