Созданные для любви - Евгения Перова

– Прости, что втянула тебя во все это. Клянусь, что с этого момента буду слушаться тебя во всем.

– Верится с трудом, – улыбнулся Андре. – Не переживай, что ж теперь делать.

– Да, ничего не сделаешь. Поедем домой.

Но тут со стороны города подъехала еще машина – я не поверила своим глазам: это был Потапов! Он огляделся, заметил меня – я подошла. Сказать нам друг другу было особенно нечего.

– Беда, Леночка… Какая беда…

– Да, Геннадий Дмитриевич. Беда.

– Жаль! Очень жаль, что так вышло.

– Да.

На том мы и распрощались.

На следующий день с утра я поехала к Федору Николаевичу в больницу. Выглядел он ужасно, но чувствовал себя неплохо. Я присела на краешек кровати, посмотрела ему в глаза – и тут меня, наконец, накрыло:

– Простите меня! Простите, дорогой Федор Николаевич! Это все я! Это из-за меня! Почему, почему я вас не послушала!

Не в силах удержать рыдания, я выскочила из палаты и убежала в туалет. Господи, как мне было стыдно и горько! Если бы я сразу смирилась и не полезла к Лыткину с Потаповым, Усадьба была бы цела. Я думала о ней как о живом существе, которое закончило свой долгий век в мучениях, и все из-за меня. Из-за меня! Я умылась и вернулась к Челинцеву, но при виде его у меня опять потекли слезы.

– Леночка! Ну, хватит, хватит, успокойтесь! Ни в чем вы не виноваты! Мы были обречены, вы же это понимаете. Я рад, что обошлось только пожаром. Честно говоря, я боялся самого худшего.

У меня мурашки побежали по коже – я осознала, что он имел в виду.

– Федор Николаевич…

– Ладно, ладно! Все живы, и слава богу! Ну, теперь-то вы уедете?

Да, теперь-то мы уедем. Навсегда. Паспорт давно готов, осталось дождаться визы. И решить еще кое-какие дела: квартиру и машину я оставляла Челинцеву, хотя он об этом еще не знал. Его семья жила небогато и тесно. Конечно, моя квартира не бог весть какие хоромы, но хоть что-то: с жильем в городе было плохо. Надо успеть оформить генеральную доверенность на его старшего сына – мы с ним договорились сегодня встретиться у нотариуса.

Но прежде следовало забрать документы из Усадьбы. Когда я приехала, пожарник Толя и его коллеги уже ходили вокруг закопченного сейфа и чесали затылки. В конце концов они решили срезать заднюю стенку, самую тонкую, судя по звуку простукивания. Это и понятно: неподъемный сейф обычно ставили спиной к стене, а то и вмуровывали. Когда стенка отпала, я вздохнула с облегчением: все на месте! Бумаги слегка закоптились, некоторые обуглились по краям, особенно те, что лежали ближе к стенкам сейфа. Но то, о чем я больше всего беспокоилась, цело и невредимо: распечатка музейной инструкции 1985 года. Современная бумага для принтеров вообще горит плохо, а это была толстая, переплетенная мной собственноручно пачка листов – еще бы не толстая: 14-й кегль, два интервала! Так что лежавшее внутри пачки письмо Пушкина вообще никак не пострадало.

Да, я хранила его там! Никто в здравом уме не стал бы листать эту инструкцию, тем более что ключ от сейфа был только у меня. Сложенное в четыре раза письмо лежало в конверте из специальной бумаги архивного качества, который в свое время я выпросила у реставраторов. Когда-то я думала: а не подарить ли это письмо музею? Вот был бы пиар-ход! О нас узнали бы во всем мире! Но потом передумала, даже не знаю почему. Получилось, что и к лучшему – иначе сейчас оно бы точно сгорело, потому что экспонировалось бы на втором этаже главного корпуса, куда как раз обрушилась крыша.

Зрелище сгоревшей Усадьбы разрывало мне сердце, так что я забрала документы из сейфа и быстренько поехала домой, где Андре героически разбирал семейный архив, пытаясь понять, что стоит вывозить в Париж, а чему место на помойке. Собственно, только архив мы и собирались забрать. Большую его часть составляли Онечкины дневники. Ну, еще кое-какие семейные реликвии вроде медальона с портретом Алеши Несвицкого, за которым по-прежнему пряталась тифлисская марка, немножко моих нарядов и безделушек, да и все. Я оставляла даже ноутбук, скинув все файлы на флешку. Мы хотели уехать послезавтра в Москву, чтобы там дожидаться визы. Мамину квартиру я все это время сдавала, но сейчас квартиранты как раз съехали, так что мы могли пожить там. Мы решили не продавать ту квартиру, мало ли что! Вдруг станем приезжать в Москву – будет где остановиться.

К нотариусу я отправилась одна, потому что потом хотела заехать еще в одно место. Андре точно не пустил бы меня туда, а я ведь пообещала слушаться его во всем. А так он ничего и не узнает. Конечно, я ехала к Лыткину! Я быстро прошла мимо секретарши и открыла дверь в кабинет – она не успела меня задержать и без толку суетилась за моей спиной, лепеча боссу какие-то оправдания. Я вошла в разгар заседания. Лыткин сидел во главе длинного стола и встал при виде меня. Все дружно оглянулись в мою сторону.

– Оставьте нас ненадолго, – произнес Петя.

Никто не шевельнулся, тогда он рявкнул:

– Все вон, я сказал!

Народ как ветром сдуло. Петя сел и опустил голову.

– Я пришла попрощаться. И поблагодарить тебя.

Лыткин дико взглянул на меня, но я говорила без всякого сарказма, очень искренне:

– Но сначала хочу попросить у тебя прощения. За наш прошлый разговор и вообще – за все. Прости, если чем обидела, вольно или невольно. И я тебя прощаю. За все. Признаю, что была неправа, затеяв с тобой войну на твоем поле. Что ж, ты победил. Поздравляю! И благодарю. Ты освободил меня. Ты сжег Усадьбу, а вместе с ней – мое прошлое и мои корни. Теперь я уезжаю навсегда с человеком, которого люблю и который любит меня. Да, я помню, как говорила тебе, что неспособна полюбить, что не создана для семьи. Но люди меняются. Ты изменился, я тоже. Сейчас я умею любить и мечтаю о детях. За этим человеком я готова идти куда угодно, на любой край света. Босиком по снегу. Еще я хочу вернуть тебе кольцо – я его так никогда и не носила…

Произнося свою речь, я медленно подходила к Лыткину, который смотрел на меня отчаянным взглядом и даже отшатнулся, когда я положила на стол кольцо, полыхнувшее голубым отблеском.

– Нам было хорошо вместе. Но не получилось, что ж делать!

Я нагнулась, поцеловала его в напряженную щеку, на которой когда-то появлялась милая ямочка и пошла к выходу, но у самой двери обернулась:

– Помнишь, как мы с тобой клеили обои? И распевали про городские трущобы? Как мы тогда были счастливы, правда? Прощай, Джуниор! Удачи тебе.

За все это время Лыткин не произнес ни единого слова.

Я волновалась до самого отлета – боялась, что Лыткин выкинет что-нибудь и мы с Андриком никогда не доберемся до Парижа. Успокоилась я, только когда самолет взлетел. Я летела впервые в жизни, да еще бизнес-классом, и мне все ужасно нравилось: и просторный салон с мягкими креслами, и хорошенькие стюардессы компании Air France, так элегантно одетые в черные платья с красными поясами-бантами – одна из них как раз подала нам шампанское. Андре обнял меня и поцеловал, я глубоко вздохнула и положила голову ему на плечо. Мы летели в Париж! Я была счастлива.