Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир

Начиналась новая жизнь, но не для нас. Уже наступал великий голод 46–47-х годов. Меня ловили, чтобы отдать в детский дом. Я бегала от них, как стрела. Я ждала маму…

Она приехала и забрала меня, но все равно жить было негде. Она устроила меня на учебный год в детдом для ослабленных. Я там оказалась самая худая и имела прозвище «москвичка-спичка». Там впервые я играла в театре и пела в костюме цыганки на Новый год: «Ай-ляй-ляй-ляй-дарида». На шее у меня были стеклянные елочные бусы. Через полгода мама меня забрала. Это было настоящее счастье!

Мое военное и послевоенное детство прошло в одном военном городке – Забайкальский военный округ. Отсюда мы, мальчишки и девчонки, под звуки «Славянки» с военным оркестром провожали наших солдат на фронт – все так, как показывают в фильмах о войне. Все мужское население из ближайших дворов и улиц было призвано на фронт. В нашем дворе остался только один мужик, и тот глухонемой. Наше поколение почти не знало слово «папа». И моего отца тоже отняла война. Ни в День Победы, ни позже на нашу улицу и прилегающие к ней не вернулся ни один солдат, ни живой, ни раненый. А День Победы у нас выдался солнечный! Только наши мамы в этот весенний праздничный день не просто плакали, а криком кричали от горя и от радости, что наконец-то закончилась долгая война. И все равно ждали, ждали сыновей, мужей, братьев, за ворота выходили. А чуда не было!

В нашем городе много было госпиталей. Через всю большую страну везли эшелонами раненых в наш далекий сибирский край. Невольно подумаешь, как же их много было, если даже сюда везут, и понимаешь – а сколько же их умерло по дороге, и сколько было снято с поезда…

Мы бегали в ближний госпиталь, помогали медсестрам и няням. Выступали со своими номерами – пели, стихи читали, танцевали или просто с ними у кровати сидели и молчали, а они нас сами расспрашивали и о своих детях рассказывали. Зная про наше голодное детство, хлебом делились с нами…

Очень хочу рассказать об одном безымянном танкисте. Был уже конец войны, год 45-й. И вот кто-то из наших мальчиков где-то услышал, что на «барахолке» появился обгоревший танкист. Мы собрались всем двором и помчались туда. Действительно, недалеко от входа, на маленькой тележке с колесиками неподвижно и прямо, как статуя, высился человек. Не подобрать глагола – не сидел, не стоял, а именно высился. И это притом, что ног у него не было, не было руки, а вместо второй – культя. По-сути, полчеловека, полтанкиста. На обожженном лице застывшая улыбка, которая на самом-то деле изуродованный рот. На нас глядел один широкооткрытый голубой глаз с разорванным веком. Другой глаз был закрыт. А на земле перед ним лежали вещмешок и шлем танкиста. Потрясенные люди клали рубли и копейки в шлем и отходили. Поскольку у нас никогда не было денег, мы приносили ему кусочки хлеба и клали в вещмешок. Самой страшной новостью для нас стало то, что, как нам сказали, он не может говорить…

Пробыл он на том месте недолго. Когда он исчез, мы стали приставать к взрослым. И взрослые нам сказали, что никто его не опознал, из госпиталя приехали и перевезли его в Дом инвалида…

Потом я все думала – да, он не мог говорить! Но как много он нам сказал! Эта молчаливая живая статуя кричала: «Смотрите и запомните – это война!»

Мне кажется, что тот безымянный танкист и есть олицетворение войны, всегда чудовищной и бессмысленной. Да, война всегда бессмысленна потому, что противочеловечна!

Я рассказываю уже не одному поколению своих учеников об этом безымянном танкисте, который оставил глубокий след в памяти тех, кто его однажды увидел. Вот уж поистине – «имя его неизвестно, подвиг его бессмертен!»

Позволю немного о себе. Наша семья не дождалась мужа – Александра Гончарова – моего отца и Ваню Гончарова – моего старшего брата. Ванюша ушел на фронт добровольцем в 17 лет и стал сапером. Прошел почти всю войну, а погиб в апреле 45-го при разминировании моста через Дунай. Как нам известно, мост для прохода наших войск уже был разминирован, но появился самолет и сбросил бомбу… Так погиб наш Ванюша. А мой дядя повторил подвиг Александра Матросова и удостоен звания Героя Советского Союза.

Пять раз переписывала письмо,

не могла справиться с волнением и плачу, и плачу.

Низкий поклон вам, дорогие!

Я родился в Киеве в феврале 37-го в старом семиэтажном доме на улице Горького. В дни христианских и революционных праздников дворник, как рассказывала мама, обходил весь дом, поздравлял, и его одаривали пампушками, пирогами, деньгами…

Киев бомбили на рассвете. Потом пели:

Мы бежали вместе с другими. Железнодорожного вокзала уже не было – разбомбили. Я – младший, у мамы на руках, моего семилетнего брата Веню нес отец – тот был в гипсе…

Из дневника брата: «Буквально в последний момент отцу удалось устроить семью на переполненную баржу, которую буксировали в Днепропетровск. Плыли несколько дней. Однажды в небе над нами увидели, как немецкий самолет сбил три наших «ястребка» и расстрелял в воздухе двух наших летчиков на парашютах. Многие плакали…

* * *

Из Днепропетровска мы попали в Бердянск (тогда город назывался Осипенко), оттуда в Мариуполь (Жданов). Матросы уступили детям кубрик. Груз – вяленая рыба в корзинах, закрытых рогожей. Дети проделывали в рогоже дырки, вытаскивали рыбу и жевали. В Мариуполе несколько дней провели в порту, ночью услышали стрельбу, а утром узнали про немецкий десант. Все беженцы двинулись дальше.

Потом были Ростов, станция Калач, Сталинград. Помню, как часто плакал от голода маленький Боря, он просыпался ночами и хныкал: «Жадина, дай хлеба». Помню, как мама меняла свои миниатюрные часики – свадебный подарок отца, на каравай хлеба».

В моей памяти от той длинной дороги еще картины: лежащие горами арбузы и похожие на прищепки вяленые бычки на протянутых во дворах веревках…

* * *

К тому времени, когда все уже было продано и обменено, мы оказались в какой-то мордовской деревушке, и наш больной диабетом папа, известный в Киеве часовой мастер, ездил искать работу в ближайший Саратов. Однажды ему повезло, он встретил там своих родных, которые бежали из Могилева со своим комбайновым заводом. Дальше мы уже перебрались к ним в Саратов и прожили там всю эвакуацию. Нас называли не эвакуированные, а – выковырянные, точно…