Великая победа на Дальнем Востоке. Август 1945 года: от Забайкалья до Кореи - Анатолий Александров

В ночь на 11 июля министру иностранных дел Того доложили текст заявления исполняющего обязанности госсекретаря США Грю по поводу распространившихся по миру слухов о закулисных переговорах американских и японских представителей в разных точках Европы. «Первый дипломат» Америки дезавуировал многочисленные публикации по этому поводу, уверяя, прежде всего, союзников своей страны в том, что это результат психологической войны со стороны общего врага. Грю продекларировал традиционную фразу, что политика Американского правительства была, есть и будет основываться на требовании безоговорочной капитуляции Японии.

Окончательно согласовав вопрос о составе делегации принца Коноэ с премьер-министром Судзуки, министр иностранных дел Того в середине дня 12 июля тотчас направил телеграмму послу Японии в Москве Сато. Ему поручалось лично посетить наркома иностранных дел Молотова и вручить письмо, в котором попросить его согласия на приезд в Советский Союз высокой японской делегации во главе с экс-премьером Коноэ в качестве официального представителя императора. На следующий день Сато был принят заместителем наркома иностранных дел Лозовским и вместе с письмом премьер-министра Судзуки вручил ему послание Хирохито, выражавшего «свою волю, чтобы положить скорее конец войне» и восстановить мир на Дальнем Востоке.

Послание императора, однако, игнорировало очевидную реальность. Без всяких на то оснований Хирохито заявлял: «Безоговорочная капитуляция, на чём настаивают США и Англия, не может быть принята Японией, но, если на этом не будут настаивать, Япония может пойти на компромисс по другим вопросам». И в безвыходной ситуации Япония добивалась особого к себе расположения со стороны невоюющего пока что с ней северного соседа. Советы, однако, действовали строго в рамках принятых союзниками договорённостей.

Всё попытки посланника Касэ выйти на контакт с американским резидентом в Европе Даллесом ни 14, ни 15 июля не увенчались успехом. На всё его запросы шведский банкир Якобсен отвечал, что «предмет их жгучего интереса» находится где-то в Германии и вообще маловероятно, что в ближайшее время Даллес снова объявится в Швейцарии. Ни военный, ни военно-морской атташе, генерал Окамото и капитан 2-го ранга Фудзимура, также ничего разузнать не смогли. Тупиковая ситуация угнетала. Вечером 16 июля Касэ сообщил в Токио телеграммой, что его связь с американским представителем временно прервалась из-за отсутствия «адресата».

Настойчиво, но одинаково безуспешно добивался получения ответа на письмо своего правительства и посол Сато в Москве. Единственное, что ему всё же удалось узнать 16 июля, так это неприятную весть о том, что нарком Молотов временно отсутствует в столице, а без него кто же решит столь важный вопрос — принимать или не принимать высокую японскую делегацию?

После 24 июня, став свидетелем грандиозного Парада Победы на Красной площади, посол Сато почувствовал себя в Москве крайне неуютно. Практически ежедневно затем он с ужасом представлял себе, что показанная во время парада военная мощь Советов не сегодня-завтра будет брошена против «старомодной армии» его страны. Сато был совершенно уверен, что в Токио не вполне осознают нависающую над ней смертельную опасность. Посол Великой Империи сделал для себя однозначный вывод, что перед такой мощью и Квантунской армии не устоять. Тревоги нарастали. Военные из атташата ежедневно докладывали послу, что поток воинских эшелонов в восточном направлении не уменьшился и в июле. Ориентировочные подсчёты о переброске советских войск устрашали, нагнетали обстановку.

Начальник Генштаба армии генерал Умэдзу стал в последнее время частым собеседником министра иностранных дел Того. Сведения, которыми оба они располагали в силу повседневных служебных обязанностей, взаимно дорисовывали картину трудных будней на военном и дипломатическом фронтах. Противоречивые «векторы» нелегко было направить в одну сторону, свести к «общему знаменателю», но это надо было сделать, чтобы выработать приемлемые решения. Всем хотелось быть «на плаву».

К необходимости подобных действий обязывали и бурные заседания Высшего совета по руководству войной, которые уже мало что давали практически, но всё же помогали его членам установить близкое к реальности фактическое положение вещей. Кстати, никто уже не отрицал, что оно складывалось ужасным, но всех терзала ближайшая перспектива — ведь так хотелось заранее узнать, что ждёт Великую Империю за «горизонтом».

Начальник Генштаба армии высказался осторожно:

— Вы, Того, несомненно, знаете больше, что творится в Европе, но на волне недавних перемен и вам нелегко разглядеть ближайшее будущее. Десять лет Гитлер проводил свою авторитарную политику, не боясь, ошибиться.

«Первый дипломат» Японии не стал скрывать обуревавших его пронзительных тревог:

— Больше или меньше знать или понимать, Умэдзу, — всё это в нынешней обстановке носит весьма относительный, я бы даже сказал, весьма условный, проблематичный характер. Всегда и любому человеку трудно быстро перестроить свои ориентиры на противоположные, но именно так случилось с Японией. Судьба Великой Империи требует от нас быстрой и кардинальной перестройки.

— Что вы имеете в виду, Того?

— Только то, Умэдзу, что ещё недавно, даже год и тем более два-три года назад Япония, выступив в удобный момент против Советов на Востоке, возможно, могла склонить военную чашу на сторону рейха. Мы этого не сделали. Упустили свой шанс. Ждали ещё более убедительных побед германского фюрера, чем те, что вермахт одержал в сорок первом под Вязьмой, в сорок втором в Крыму и под Харьковом. Теперь ясно и нам, что тогда были последние звёздные месяцы вождя германского народа…

— Какая у вас тонкая философия, Того, — вкрадчиво прервал причитания министра иностранных дел начальник Генштаба армии. — Выходит, определённый, обоснованный риск не заказан не только военным, но и дипломатам?

Того не придал реплике собеседника никакого значения:

— Вам это, пожалуй, неизвестно, Умэдзу, но Отт[41] много раз напоминал тогдашнему руководству Японии, что благоприятных шансов может впредь и не наступить. Так, впрочем, и случилось. Курск развеял всё иллюзии на победу Германии, а, значит, уплыли в небытие и наши «удобные моменты». С начала сорок пятого всё круто изменилось. После Вислы Красную Армию было уже не остановить.

— Мы всё сильны задним умом, Того, — горестно, не упрекая собеседника, заметил начальник Генштаба армии.

— Искать примирения с Советами следовало в сорок третьем, Умэдзу, а не продолжать совершать мелкие козни против их кораблей на тихоокеанских коммуникациях. После утраты Минска и Киева стало уже очевидным, в чьи паруса подул подлинный тайфун.

— Я где-то прочитал недавно, Того, что политика посложнее физики и математики, поскольку в ней слишком иного переменных величин[42].