Сироты небесные - Ирина Андронати

– И Томплинсон взглянул вперёд

и увидел в ночи

звезды, замученной в аду,

кровавые лучи… – сказал он.

– О! – воскликнул Рра-Рашт. – Ведь стих, неужели нет?

– Это не я написал, – сказал Санька. – Это Киплинг.

– Киплинг, Киплинг… – кот наморщил лоб. – О! "Вечность и тоска ох влипли как наизусть читаем Киплинга а вокруг космическая тьма?" – он выговорил это с какими-то странными завывающими интонациями и без знаков препинания, а вернее – ставя точки после каждого слова и влепив большой вопросительный в самом конце. – Это мне учив Маша. Как говорить и понимать.

– Здорово, – сказал Санька. Строчки казались знакомыми, но в голове всё ещё лежала сырая лапша. Потом он всё-таки вспомнил: – Так это же Высоцкий!

– Именно правильно, – согласился Рра-Рашт.

– Жалко, не захватили гитару, – сказал Санька. – Я бы спел… Это наша звезда? В смысле – наша цель?

– Не должно быть, – сказал кот. – Слишком большой. Красный гигант. Не бывает планет. Где-то рядом спутник-звезда. Близко увидим.

– Прыгаем?

– Не вдруг. Будем осторожнее всех. Гравитационный… – кот не нашёл слова и сделал волнистое движение рукой – вниз и вверх. – Канава?

– Яма, – подсказал Санька. – Чёрная дыра?

– Не знаю. Что-то. Будем пристально предельно изучиваем. Только после прыжок. Иначе полный гробик.

– Если это красный гигант, – прикинул Санька, – то до него не меньше ста парсек? Это нам ещё целый месяц лететь?

– У нас нет целый месяц, – грустно сказал кот. – Будем тяжело дальний прыжок под очень сильно хроновик. Скорость-скорость… День два или три.

Это какое замедление времени должно быть? – в ужасе подумал Санька. Предельным считается десять, это как раз с ним – лететь месяц, и такое издевательство над организмом ещё как-то можно перенести. Сколько он хочет сделать?.. будет хуже, чем визибл вразнос…

Но ничего не сказал.

* * *

Время пошло очень медленно. Артурчик стряхнул рюкзак, вынул из него обе бомбы. Рядом звякало железо. Крошечный отрядик ощетинился наконечниками стрел и дулами ружей; остро завоняло дымом фитилей. Ружей было два, к ним два лука, арбалет и ручная мортирка.

– Спокойно, – сказала мать. – Без нервов. Тёть Наташ, попробуй потолковать с ними…

Но тут уже от местных замахали руками, и высокий, с узким лицом мужик вышел вперёд. Артурчик видел его когда-то… где-то… недавно… Точно, в школе. Это же учитель Уршухай! Таким вот – голым по пояс, с топором и волосами в пучок – сразу и не узнать.

– Не надо, – крикнул он по-русски. – Поговорить!

– Тёть Наташ, поговори, – велела мать. – Что-то мне всё это сильно не нравится. Арт, пусти-ка ракету.

– В них? – удивился Артурчик.

– Вверх, балда. Пусть думают, что вокруг наши…

Бабушка Наталья вздрогнула и обернулась, когда за её спиной порвал воздух в клочья дикий разбойничий свист с последующим большим бабахом. Местные засмеялись.

– Ребята, – сказала мать, – не расслабляемся. Пока мы на дистанции, мы сильнее. Стоит им подойти…

Что говорили учитель и бабушка Наталья, слышно практически не было. Так, долетали отдельные слова и восклицания. Тревожные. Потом переговорщики разошлись к своим.

– Плохо дело, – сказала Вовочкина бабушка, вернувшись. – У Пятнистого леса хутор ихний есть, дворов в десять. Жувайлы туда позавчера наведались – и чем-то их там сильно напугали. Они сами не поняли, чем. Вернулись сегодня со взрослыми, проверить – а там все мёртвые. Задушенные. Вот и бросились…

– А чего за топоры хватались? – мрачно спросил дядя Иван.

– Да сдуру… Теперь мы у них во всём виноватые, так-то. Хорошо, старших слушаются – удержал их Уршухай…

– И куда они сейчас?

– В город, куда же ещё. Совет держать. Когда нас резать: сразу или дать сначала что-нибудь объяснить…

– Он так и сказал? – не удержался Артурчик.

– Нет, он-то как раз думает, что мы ни при чём…

– Так мы и есть ни при чём!

– Значит, это будет нас утешать, – сказала бабушка Наталья и крепче затянула платок. – Войдём в историю как необоснованно репрессированные… Досадно-то. Куда улетели, а опять то же самое…

– Сейчас-то мирно расходимся? – спросила мать. – Если мирно, то побежали, некогда нам…

– Постойте, Лена Матвеевна, – сказал дядя Иван. – Надо же выяснить, что там произошло, на том хуторе. Абы – люди разумные, семь раз отмерят…

– Прежде чем за топор возьмутся?

– Именно. Всё, не лезу с советами, командуйте.

Мать глубоко вдохнула. Выдохнула.

– Хорошо. Вы и… тётя Наташа? Пойдёте? Вы идёте на этот чёртов хутор и оттуда – домой. Мы до вечера идём, как шли, а потом – тоже домой. То есть утром, часов в девять, встречаемся в обкоме. Устраивает?

Бабушка Наталья опять пошла на переговоры, и им с дядей Иваном дали нескольких провожатых. А может, конвоиров. Мать махнула Уршухаю рукой и повела свой маленький отрядик прежним маршрутом – по следу четверых, нёсших что-то тяжёлое.

По тому, как все молчали, Артурчик понял, что дела, в общем-то, плохи.

31-й год после Высадки, 12-го числа 4-го месяца. Поздний вечер

– По-моему, это девушка, – сказал Олег, глядя на дверь дома, за которой, всё ещё пошатываясь, скрылось существо. – В смысле, кошка.

– Намерен приударить? – спросил Ярослав, вяло обстругивая палку-шампур для двух дюжин выпотрошенных прыгунков, всего за какой-то час пойманных в силки на кромке болота; похоже, там их было полно. – Валяй…

– Дурак ты, боцман.

– Какой уж есть. Ну, девушка, да. Какая нам разница?

– Да никакой, наверное. Просто интересно. Ты что, давно заметил?

– Сразу, наверное.

– И не сказал…

– Маньяк.

– Я не маньяк, я вот просто думаю… в общем… как-то всё неправильно, а? – Олег приподнялся на лежанке. – Жизнь фактически окончена, а что толку? Детей своих – и то нет…

– Кто ж тебе мешал? Дурацкое дело нехитрое…

– Вот я и думаю, что не тем занимался.

– Ерунду думаешь. Смотри, у меня этих короедов – штук двадцать пять как минимум. Скорее, больше. А толку? Если меня завтра вешать будут, то я что, буду с удовлетворением думать «зато я жизнь не зря прожил»? Точно так же зря, как и ты. Боюсь, что и на Земле мы бы с тобой теми же мыслями думали. Сидели бы сейчас за кухонным столиком, на газетке "Советский спорт" колбаса ливерная толстыми такими кусками нарублена, черемша вялая позавчерашняя, соль горкой, два стакана зеленоватых залапанных, в них солнцедар импортный плещется. У тебя из-под линялой майки растянутой брюхо вывалилось, белое, мятое, как старое тесто, и глаза рыбьи, а ноги вот такие кривые и чёрными-чёрными волосами обросли. А я большой писательский начальник, рукава пиджачка синего поддёрнул, галстук распустил, брыли – во, как у Черчилля, под мышками потоп, портфель крокодиловой кожи всё время на пол шлёпается, и телефон в комнатах звонит-раскалывается, а я говорю: да гребёте вы все с надрывом…