Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер

У тех торговцев дореволюционного периода, которым удалось выдать себя за специалистов и устроиться на работу в органы снабжения в центральной части советской территории, дела обстояли лучше всего в 1921–1922 годах. Ранее уже рассматривались примеры таких представителей этой группы, как Семен Пляцкий, миллионер из Ленинграда, сделавший состояние на продаже металлолома, и Д. А. Дьяков, владелец мельниц в сельской местности, ставший кооператором и членом Продовольственного комитета. В начале НЭПа многие российские поставщики пиломатериалов, торговцы тканями, перекупщики зерна, торговцы кожей, яйцами, фруктами, мясом, вином и рыбой вернулись к своей деятельности, и хотя она была ограничена потерей внешнего рынка, заработать внутри страны все еще было возможно[175]. Как видно из этого списка, самые крупные торговцы этого периода специализировались на нерасфасованных товарах: для этого очень полезно было иметь связи в торговых синдикатах и ВСНХ. Ироничное описание Владимиром Маяковским идеальной нэпмановской семьи – «невеста – в тресте, кум – в ГУМ, брат – в наркомат» [Маяковский 1955–1961, 7: 135], – возможно, иногда и было справедливо в отношении предпринимательских сетей, но чаще всего связи у таких людей оставались еще со времен их работы агентами на комиссионных началах или торговыми представителями. Эти же связи помогали в получении банковских займов, пока торговцы не накапливали достаточных запасов собственного капитала, а в нескольких случаях товары продолжали поставляться на основе комиссии даже после того, как торговец переставал работать в социалистическом секторе[176].

Мелким предпринимателям неизбежно было труднее мобилизовать капитал для своих магазинов. Многие, в том числе 87 из 304 торговцев из моей базы данных, делили начальные затраты, риски и прибыли с одним или несколькими партнерами. Иногда партнеры выделяли средства, не принимая активного участия в управлении делом, или просто временно предоставляли компании право пользоваться своей репутацией. Один молодой галантерейщик из Ленинграда, например, зарегистрировал в качестве поручителя одного из купцов Елисеевых – члена известной дореволюционного торговой династии, а потом использовал это имя для обеспечения займа[177]. Тем не менее большинство таких партнерств строилось на активном сотрудничестве, которое подразумевало значительную степень доверия. Партнеры почти никогда не принадлежали к разным этническим группам (в моей базе данных нет ни одного подобного примера) и чаще всего были связаны родственными отношениями: в партнерство вступали сваты, дальние родственники и, что происходило чаще всего, двое-трое братьев[178]. Пожалуй, более удивительно, что иногда партнерами становились бывшие конкуренты с дореволюционных времен, чье долгое знакомство с делами друг друга оказывалось крепче, чем давнее соперничество[179].

Некоторые накапливали капитал трудным путем: начинали уличными или разъездными торговцами, зарабатывали на аренду столика или прилавка на рынке и в конце концов собирали достаточно средств, чтобы организовать небольшую лавочку. Этот процесс мог быть мучительно долгим, и на деле большинство торговцев не вырастали выше патента 2-го разряда. Однако бывали и исключения, такие как Вольф Израилович Гамерман, молодой лавочник из Жмеринки. Четыре года Гамерман торговал иглами, нитками и пуговицами с лотка на улице, пока у него не появилась возможность арендовать постоянное торговое место: правда, оно всего лишь было выделено ему в канцелярском магазине (владелец решил сдать в субаренду один из прилавков, чтобы оплачивать собственные счета). Пример Гамермана можно считать успешным: в период с сентября 1927 года, когда он начал арендовать торговое место, по декабрь 1928 года его продажи утроились[180]. Тем не менее разбогатеть таким способом было нельзя. Некоторые торговцы смогли от небольших лавок вырасти до более крупных форм розничной и оптовой торговли, но большинство из них уже совершили этот скачок к середине 1923 года[181]. Что-то подобное произойдет позже, в 1990-х: в первые несколько лет после начала приватизации было возможно очень быстро разбогатеть, но впоследствии классовая структура перестала быть такой гибкой. В середине и в конце 1920-х годов мелкие лавочники еще могли надеяться на скромный успех, но широкие перспективы, которые, казалось, замелькали на горизонте торговцев средней руки в 1921–1922 годах, отныне точно были закрыты.

Логика использования частного сектора и регуляторный контекст

Чтобы регламентировать частную торговлю, большевики действовали быстро. В конце лета 1921 года были введены патенты и налоги на коммерческую деятельность, в 1922 году – налоги на доходы и пятиуровневая патентная система, а с 1 января 1923 года новый Гражданский кодекс РСФСР заложил правовую базу для рыночной экономики[182]. Этот кодекс подтверждал государственную монополию на внешнюю торговлю и систематизировал серию имущественных прав, в том числе права на такие неосязаемые товары, как торговые знаки и патенты. В нем также были установлены принципы договорного права, обозначены принципы честной деловой практики и перечислены условия легального обмена. Владельцам имущества разрешалось продавать практически все, кроме тех категорий товаров, реализация которых, как правило, регулируется в современных государствах (наркотики, взрывчатые вещества, огнестрельное оружие и военные технологии). Что касается субъектов права, участвующих в обменных операциях, вовлечение в торговлю было запрещено только военным, государственным служащим и представителям правительственных органов снабжения. Согласно некоторым мнениям, официальное учреждение процедур обмена в качестве гражданских прав, должно быть, усилило уверенность граждан в том, что большевики приняли НЭП «всерьез и надолго»[183].

Вразрез с правовой терминологией Гражданского кодекса проболыпевистские публицисты, экономические аналитики и политики предпочитали дискурс, сосредоточенный на эффективности. Для них торговцы имели права только в той мере, в которой были «полезны» для общества. Такая логика имела последствия для государственной политики, которая пыталась направить деятельность частных предприятий в продуктивное русло. И. С. Мингулин, автор изданной в 1927 году работы о частном капитале, обозначил эту цель особенно категорично:

Наша задача – регулировать и контролировать частный капитал и его накопление; не давать ему хищнически накоплять; не давать ему работать там, где он вреден, вытеснять его с таких участков; привлекать его туда, где ему есть полезная, с нашей точки зрения, работа; наша задача в том, чтобы действительно поставить частный капитал на службу социализму… [Мингулин 1927: 43].

Мингулин больше других выступал за максимальную интеграцию государственной, кооперативной и частной торговли, аргументируя это тем, что подобная взаимозависимость превратит частный сектор в форму государственного капитализма. При этом почти все современники могли бы согласиться, что через рациональную политику регулирования и использования государство могло «впрягать» частный капитал до тех пор, пока услуги торговцев больше не потребуются.

На деле логика использования частного сектора постоянно оказывалась в приоритете перед гражданскими правами торговцев. Когда в октябре 1923 года, всего через девять месяцев после принятия Гражданского кодекса, своего пика достиг кризис