Забытые письма - Лия Флеминг

– Прости, мам, но я так погано себя чувствую… Хотел вот почитать эту свежую модную книжку, Смизер мне дал – «Тридцать девять ступеней»[19]. Все разговоры – только о ней. А теперь еще и глаза чешутся. И горло дерет. Надеюсь, это не какая-нибудь зараза.

– Давай-ка отправляйся в кровать, и все пройдет. Я присмотрю тут за всем. – Сердце Хестер сжималось при взгляде на его искаженное мукой лицо. Никогда, никогда не стоит загадывать! Стоило ей только подумать, что все утряслось, как вот, пожалуйста, – Энгус подхватил инфекцию или что-то похуже. Господи, как же в эти гнусные дни обрести хоть каплю спокойствия?

* * *

Как он очутился в военном госпитале неподалеку от Этапля, Гай совершенно не помнил. Помнил только, что каждый вдох давался ему через силу, глаза залепил какой-то компресс, голова раскалывалась так, как будто снаряды рвались прямо у самого его уха, а от слабости он не мог шевелиться и каждое мгновение чувствовал, что умирает, чувствовал тяжесть в груди, словно его туго-натуго обмотали проволокой. Как он тут очутился? Зачем?

– Повезло вам, Кантрелл, вы просто счастливчик, – послышался рядом чей-то голос, и Гай нашел взглядом какого-то военного в больших чинах, так густо его китель был усеян звездами. С легким ароматом виски долетели слова: – Теперь выкарабкаетесь.

Попытавшись ответить, Гай не смог выдавить из себя ни слова. Хотел кивнуть и раскрыл было рот, но губы его не слушались.

– Вам в легкие попал хлор. Но теперь вы поправитесь и сможете снова вернуться в строй. Доктор говорит, через пару месяцев сможете идти в атаку. Что такое?

Гай попытался изобразить улыбку, однако малейшее движение причиняло ему боль. О чем толкует этот доблестный генерал? Хлор… Какой еще хлор? В сознании мелькнула картинка: он стоит в грязной жиже, а на него плывет жуткое зеленое облако. И этот запах… Кто его спас? Босток? Он жив? От мучительного видения – он на коленях в грязи шарит по болотистой жиже – у него перехватило дыхание, снова накатило удушье, но на сей раз от страха. Сможет ли он когда-нибудь передвигаться своими ногами? Он чувствовал себя абсолютно беспомощным, слабым, целиком на милости сестер милосердия и санитарок, а теперь вот какой-то офицер его дразнит. Атака! Атака?.. Оставьте меня в покое, вздохнул он мысленно и отвернулся к стене.

И постепенно вспомнил… Вот его несут из ада на каких-то носилках, а потом он услышал голос… Словно кто-то звал его, звал по имени: «Держись, Гай, не оставляй нас… Очнись же, Гай!» Это был голос Энгуса. Что за нелепица… чертовщина! Наверное, опять этот странный сон. Он хочет спать, сон затягивает его в свою глубину, но Энгус зовет и зовет его. Человек, склонившийся над ним сейчас, кажется таким же ненастоящим, все это не наяву. Откуда Энгусу знать, что случилось? Неужели сработала та невидимая природная нить, всегда связывавшая его с братом-близнецом? Но он никогда ни с кем не говорил об этом, даже с Энгусом.

Или они получили страшную телеграмму? И уже знают, где он и что с ним? Так я ранен и меня отправляют домой? Надеюсь, нет. Я хочу к своим, хочу на войну. Все неправильно, все должно быть не так. Но он понимал, что пока дальше этой железной кровати он никуда не двинется.

Почему он не умер тогда, на носилках, как умирали многие до него? Как же все это бессмысленно…

* * *

Мама послала Сельму в Совертуэйт раздобыть сухофруктов для выпечки. Война, не война, а близится Рождество. Мама задумала сливовый пудинг и пряную коврижку, только продуктов теперь не достать, вот Сельма и топчется в лавке «Баттис» вместе с другими покупателями, терпеливо дожидающимися своей очереди.

Им-то в деревне полегче – свои яйца и молоко, свежие фрукты и овощи, Бартли даже помогали тете Рут, отправляли ей в Брэдфорд коробки с яйцами.

На каждом клочке земли теперь что-то растет – торчат перья лука, пробивается капуста кочанная и кормовая, в песок врыты ящики с цикорием. Грибы в этом году уродились, их собирали и сушили на ниточках вперемежку с кружочками яблок. Грибной суп у Сельмы – один из любимых, и она теперь тоже умеет его готовить, так что они с мамой по очереди у плиты.

Впереди нее в очереди кто-то просматривал «Газетт», привычно читая списки погибших и раненых. Если встречалось знакомое имя, очередь обменивалась сочувственными репликами. Известия о смерти и увечьях превратились в обыденность, заморозив чувства. Никто уже не бился в истерике, услышав, что чей-то брат «отправился в мир иной».

– Что ты будешь делать, опять Кантрелл! – произнесла рядом женщина. – Леди Хестер сполна расплатилась, а теперь вот еще ее сын.

Ей не послышалось? Гай? Сельма похолодела и придвинулась ближе, стараясь держаться непринужденно.

– Простите, кого вы сейчас назвали? – спросила она стоявшую перед ней женщину в черной вязаной шали и поношенной шляпке.

Женщина обернулась и смерила ее взглядом.

– Никого, кого бы ты могла знать, милочка. Это один из сыновей леди Хестер Кантрелл.

– Погиб? – спросила Сельма, чувствуя, как внутри ее все перевернулось.

– Нет пока… Отравление газами, как тут написано. Что богатые, что бедные, всем достается без разбору. – И женщина отвернулась к другим покупательницам, обсуждавшим цены на масло. – Да уж, те фермеры ну такие бесстыжие, уж как заломят!.. – живо подхватила она диалог на насущную тему.

А Сельма невольно отпрянула, шагнула назад. В висках стучали страшные слова, перекрывая все мысли. Ей хотелось сейчас же броситься вон из лавки, узнать, правда ли это. Но бежать она не могла, надо было дождаться очереди и купить все, что мама наказывала. Да ведь только на прошлой неделе от Гая пришло письмо – веселое, он рассказывал о новомодных танках и о том, как они начали было наступать, а потом уселись, точно утки на яйцах, стоило венграм опять навести на них свои страшные пушки. Где он? Она должна это выяснить. Узнать новый адрес. Только вот станет ли леди Хестер разговаривать с ней? Может, у мамы получится спросить на собрании Женского института? Ведь если офицер при смерти, к нему всегда вызывают родителей. Уж это-то она знает наверняка.

Проносились отчаянные мысли. О, Гай… Все эти дни тебе было плохо, а я и не знала. Почему мне никто ничего не сказал?

На этот вопрос у нее был ответ: для семьи Кантреллов ее не существует. Так, деревенская девчонка, с которой их сын ведет дружескую переписку. В их глазах она просто никто. Но если б они только знали, как близок он стал ей, как сильно она любит его! Он ее первый и единственный возлюбленный. Как могут они быть так жестоки, ни слова ей не сказать?

Ну сама посуди, со вздохом укорила она себя. Они и так встревожены, и так потрясены известием, в таком состоянии сил хватает контролировать только собственные действия, а не беспокоиться о каких-то посторонних людях. Прояви терпение, отправь им письмо, вырази сочувствие и обеспокоенность. Сделай все, как положено, и они ответят тебе. Она разыщет его адрес, чего бы ей это ни стоило! Она не оставит его теперь, когда больше всего нужна ему. И никто из Ватерлоо-хауса не посмеет встать у нее на пути.