Разборки дезертиров - Сергей Зверев

Здешний труд не отличался разнообразием. Рабы действительно рыли под землей обширную полость – сочетание залов, галерей и узких тоннелей. Проходческих комбайнов, естественно, не было. Все осуществлялось вручную – монотонно, с надрывом. По ступеням в опалубке люди спускались под землю, работали кирками, ломами, лопатами, ставили распорки, отработанную землю с ошметками пород на веревках поднимали на поверхность, тащили ведра к оврагу, где высыпали и утрамбовывали.

Злорадно скалясь, жабообразный Василий определил меня на жаркий участок – в «забой». Опалубка трещала и могла развалиться в любую минуту. Стены осыпались. Гирлянды лампочек, развешанных под потолком, едва коптили. Дышать здесь было практически нечем. Охрана, стерегущая рабов под землей, менялась каждые полчаса – терпеть дольше было невозможно. Рабы работали по четыре часа – долбили грунт в местах, отмеченных распорядителем работ, наполняли ведра, передавали по цепочке, ставили клети, чтобы не было обвалов. Менялись с верхними, работали на воздухе. Затем опять спускались… Врожденным инвалидам было легче – тупо выполняли команды, пока имелись силы, и практически не роптали. Существам же «мыслящим» приходилось намного труднее – доставалось постоянно: от воплей до затрещин, а постоянное унижение хуже смерти…

На втором часу работы кемарящего под лампочкой охранника вызвали на поверхность.

– Чвыр, мать твою! – разнеслось по галереям. – Мамона за гамыром делегировали – щас будет! А ну, айда наверх!

Гамыром в определенных кругах российского общества уважительно величают популярный сорокаградусный напиток. Магазин под боком? Местная «баба Нюра» на страже? Щербатый вертухай встрепенулся. В сонных зенках появилась осмысленность. В принципе, я мог задавить его массой, завладеть оружием, а что дальше? Из подземелья одна дорога наверх, а там – целая кодла. Самого прибьют, а потом еще в острастку половину барака…

– А ну работать, халявщики, чего хлебальники разинули!!! – взревел вертухай, подтянул спадающие штаны и умчался на вечный зов.

– Шабаш… – в изнеможении откинулся напарник – со свинцовой физиономией. Шепотом пропел: – Три минуты, три минуты, это много или мало… Гамырить будут вертухаи. Покуда пьют, они добрые. А как сивуха по башке даст, так и жди гадостей.

– Луговой, – протянул я руку.

– Шмаков, – отозвался напарник вялым рукопожатием. – Кем будешь, вагабундо?.. Не понимаешь? Это «бродяга», стало быть, по-испански.

– Прокурорский работник, – представился я.

– Какая прелесть, – затрясся в припадочном смехе узник. – Кого тут только не перебывало… Не поверишь, даже писатель один загибался, преставился в прошлом месяце. Вертухаю по случайности ведро на ногу поставил, тот и пристрелил мужика в порыве чувств. Шутил еще до последнего дня: а что, говорит, настоящий литератор должен на собственной шкуре познать все прелести жизни – самому же потом легче писать будет. Дескать, Агата Кристи выдумывала сюжеты в процессе мытья посуды, а он – в говне ковыряясь. Жалко мужика, правильный он был. А залетел по дурости – сочинял что-то про серию убийств в геологической партии, и подвернулся говорливый хмырь: могу, мол, прокатить до Бережковской геологоразведки за сходный гонорар, повертишься там пару дней, надергаешь правдивостей для описания. Какой же сочинитель от такого предложения откажется? А в вертолете, говорит, с ним еще человек семь летели. Разбросало ребят по Каратаю…

– А сам каким макаром залетел? Тоже заманили?

– Дурак я… – прошептал напарник. – За пивом бегал, когда мозги раздавали… Сам из Черемхово, ни семьи, ни работы – из депо уволился, финансовое положение просто труба. Ну, ты же слышал про две стадии безденежья? Первая – денег нет. Вторая – денег нет ВООБЩЕ. Вот в последнюю меня и угораздило. Объявление прочитал: набираются рабочие на вахту. Завербовался, контракт подписал, пару тысяч аванса выдали. До Лагутинской на «аннушке» довезли, сидим, ждем вертушку на Чубановскую буровую. А та задерживается по техническим причинам. Страшилки друг дружке парим. Я – про то, как на Бурбушке прошлым летом медведица в палатку залезла, сгущенку сожрала, людей не тронула; Колян – про то, как на той же Чубановской буровой прошлой вахтой бур извлекли с органикой – мясо разорванное, сам видел: откуда, мол, живые существа на глубине семидесяти метров? Не черти ли?.. В общем, развлекаем себя. Подходит какой-то кекс и давай впаривать: дескать, напрасно, парни, ждете вертокрыл, дуба он дал надолго. Но у него тут за углом имеется вертолет под задницей, летит как раз через Чубановскую – по сотке с носа, и мы уже там. Я еще подумал, что за расценки такие – по сотке с носа? У нас в Черемхово за такие бабки таксист и квартал не проедет. Словом, сели на крючок, увел он нас на отдаленную вертолетную площадку, «МИ-8» под парами, все нормально. Человек шесть в салоне, кабина отгорожена. А только взлетели, разворачиваться начали, химией запахло. Пока соображали, уснули дружно. В себя приходим – уже никуда не летим, рожи небритые, калаши. Опатрулили, хавальники начистили…

– Надо же, – усмехнулся я, – еще одна редкая профессия вырисовывается. Вербовщик для работы в Каратае…

– Не столь уж редкая, – возразил Шмаков. – С одним я лично знакомство водил. Был тут до тебя один кадр. Неделю назад позвоночник гвоздем проткнул. Частичный паралич и пуля в затылок, как следствие. Гариком звали кадра. Пройдоха тот еще. Специалист по втиранию в доверие. Такой болтун… но скажу тебе, приятель, даже в лагере он вел себя так, словно оказался здесь на минуточку, вот-вот его выпустят, извинятся, поднимут в должности. Не поверишь, он и здесь живописал прелести Каратая, порой так увлекался – заслушаешься…

– Как же в лагерь такого угораздило?

– По глупости. Окончил что-то связанное с филологией, образован, язык подвешен, магнетизмом окутан, как перегаром – из тех ребят, словом, что даже смертника перед казнью убедят, что у того еще все впереди. Незаменимый вербовщик. Прошел специальную подготовку. Работал в Забайкалье, в Кузбассе – вот уж воистину депрессивные регионы. Колесил по шахтерским городам – Белово, Междуреченск. Предпочитал те районы, где закрывались шахты, и народ оставался не у дел. Хвастался, что направил на «путь истинный» около семидесяти человек. Подсаживался к людям в дешевых забегаловках, поил пьяниц в песочницах. Особенно обожал посещать кладбища, колумбарии, приемные покои больниц, где, понятно, процент отчаявшихся и разуверившихся куда больше, чем, скажем, на дискотеках или в кинотеатрах. Слово за слово… Гнал пургу, что завербовался в одну хорошую фирму, за год можно на квартиру заработать, улетаю на днях, если есть желание – имеется как раз вакантное местечко взамен заболевшего товарища. Но дело конфиденциальное, особо трепать не стоит. Каждый раз выдумывал что-то новенькое. Тащился Гарик от своей работы – творчески подходил к ней, с любовью. Сытно жил, припеваючи. Процент имел за каждого завербованного – поверх твердого «оклада». А погорел на том, что не того вербанул. Увлекся, не проверил личность кандидата. А у парня как раз горе случилось – девушка погибла. Да и работа обрыдла, в окружении сплошь уроды, с родными на ножах. Сообразил, куда попал, да поезд ушел уже. На рудник определили. А отец бедняги оказался не просто продажным чиновником (отсюда и разлад в благополучном семействе), а и особой, посвященной в дела Каратая. Имел бизнесконтакты с местными феодалами. Знать не знал папаша, куда пропал его сын! Искали с милицией по всей Сибири, а когда пришла информация, поздно было. Вроде живым извлекли страдальца с рудника, да от здоровья хрен остался. Стали выяснять, кто это так переусердствовал, а вот и Гарик. Тот и не отнекивался, Загремел в наказание на тутошнюю зону. Хватило парня на месяц с небольшим…