Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

— Да, пригласили тебя. Но почему ты не можешь отказаться от приглашения? Отказ поможет твоей карьере еще лучше, чем участие. Так ты покажешь им всем, что ты не жадюга. Направь струю вот сюда.

— Жадюга?

— В смысле не слишком жадный до славы.

— Ты сказала «жадюга».

— И что?

— То есть жидюга?

— Ради бога, ты же знаешь, что я не это имела в виду. Жида ты сам сюда приплел. Если ты боишься того, как тебя воспримут другие, — это твоя проблема, а не моя. Просто, на мой взгляд, ты слишком рьяно лезешь во все дырки. А что до евреев в нашей семье, то это скорее уж я, чем ты.

— Ты говоришь глупости и сама это знаешь.

— Тогда прочти Амиду или хотя бы одно из восемнадцати благословений.[72]

Финклер отвел взгляд.

Было время, когда она подумывала о том, чтобы шутя облить его водой из шланга, зная, что он постарается ответить тем же и борьба за шланг завершится дружным смехом, а то и сексом прямо на лужайке — плевать на соседей! Но то время прошло…

…Если то время вообще у них было. Она попыталась представить себе, как он ее ловит, стискивает в объятиях, впивается поцелуем в ее губы, и с тревогой осознала, что не в состоянии вообразить эту сцену.

Он посоветовался с друзьями. Не о том, участвовать в программе или нет — он и не думал отказываться, — а насчет музыки, которую он взял бы с собой на необитаемый остров. Либор предложил экспромты Шуберта и несколько скрипичных концертов. Треслав написал ему на листке названия великих предсмертных арий из итальянских опер.

— Сколько тебе положено записей? Шесть? — спросил он.

— Восемь, но арии хватит и одной. Им нужно разнообразие.

— Я даю тебе шесть, на выбор. Они все очень разные. В некоторых умирает женщина, в других — мужчина. А есть одна ария, где они умирают вместе. Это будет шикарный финал программы.

«И финал моей карьеры», — подумал Финклер.

В конечном счете, поговорив еще и с Альфредо, а также руководствуясь собственным популистским чутьем, Финклер остановился на Бобе Дилане, Pink Floyd, Queen, Феликсе Мендельсоне (но не «Свадебный марш», а скрипичный концерт, как советовал Либор), Girb Aloud, явно напрашивавшемся Элгаре,[73]Бертране Расселе как чтеце собственных мемуаров и Брюсе Спрингстине, которого он в телестудии по-свойски именовал Боссом.[74]Из книг он выбрал диалоги Платона и еще — в обход правил — попросил полный цикл о Гарри Поттере.

— Легкая разрядка после серьезных вещей? — поинтересовался ведущий.

— Нет, для этого у меня будет Платон, — сказал Финклер.

Шутка, конечно, но также и повод задуматься для тех, кто примет его слова всерьез.

Желая показать Тайлер, что в их семье есть правоверные иудеи и помимо нее, он поведал слушателям о том, как в юности ходил в Синагогу вместе со своим отцом, читавшим там поминальные молитвы. Его глубоко волновали эти скорбные плачи. «Исгадал выискадаш…» — слова древнего языка, посвященные памяти усопших. «Да возвысится и освятится Его великое имя…» Впоследствии, осиротев, он сам читал эту молитву в память о родителях. Философ-рационалист, признающий Бога перед лицом истин, непостижимых человеческому разуму. Он сделал паузу, и в студии установилась такая тишина, что можно было услышать полет мухи.

— Мое еврейство всегда было исключительно важно для меня, — продолжил Финклер. — Оно дарует мне утешение и вдохновение. Но я не могу молчать о несправедливостях, причиненных палестинцам. В случае с Палестиной… — Голос его слегка дрогнул. — В случае с Палестиной я испытываю глубокий стыд.

— Тут ты явно зарвался, — сказала Тайлер, прослушав передачу. — Как ты мог это сказать?

— А почему бы нет?

— Потому что программа совсем не об этом. Потому что тебя никто об этом не спрашивал.

— Тайлер…

— Знаю-знаю, ты скажешь, что тебя вынудила твоя совесть. Чертовски удобная штука эта твоя совесть. Она вынуждает тебя делать только то, что ты сам хочешь сделать, а если чего не хочешь — тут и совесть молчит себе в тряпочку. Мне стыдно за твою публичную демонстрацию стыда, и это притом, что я не еврейка.

— Вот потому тебе и стыдно, — сказал Финклер.

Он был разочарован, когда ни одно из его остроумных и глубокомысленных высказываний не попало в недельную подборку лучших фраз на Би-би-си, но зато его тщеславие потешило письмо, полученное им через пару недель после радиопередачи. В этом письме видные еврейские деятели из театральных и научных кругов предлагали ему войти в общественную группу, находящуюся в стадии формирования и названную в честь его смелого и откровенного выступления: «Стыдящиеся евреи».

Финклер был польщен. Похвала от стольких известных людей тронула его почти так же глубоко, как те молитвы, что он когда-то слушал в синагоге. Он просмотрел список. Перечисленные профессора в большинстве своем были ему знакомы и малоинтересны, но актеры представляли собой новую категорию лиц, могущих быть полезными на пути к вершинам славы. Прежде он не был любителем театра и обычно воротил нос от предложений Тайлер посмотреть какую-нибудь пьесу, однако тот факт, что к нему обратились с письмом актеры — пусть даже такие, о чьих талантах он был невысокого мнения, — позволял взглянуть на ситуацию в ином свете. Среди подписантов фигурировали также знаменитый кулинар и парочка популярных эстрадных комиков.

— Черт возьми! — сказал Финклер, ознакомившись с письмом.

Тайлер была в саду и на сей раз, вопреки обыкновению, лежала в шезлонге. Чашечка кофе на столике под рукой, на коленях развернутые газеты. Она дремала, хотя было около полудня. Финклер и не заметил, что в последнее время она стала быстрее утомляться.

— Черт возьми! — сказал он громче, чтобы она его услышала.

Тайлер не пошевелилась, но подала голос:

— Кто-то притянул тебя к суду за нарушение обязательства, дорогой?

— Похоже, не всем стыдно за мое выступление, — сообщил он и прочел вслух самые громкие имена из списка. Медленно. Одно за другим.

— И что с того?

На то, чтобы задать этот вопрос, у нее ушло столько же времени, сколько у ее мужа на перечисление дюжины имен.