Колдун и Сыскарь - Алексей Евтушенко

— Зачем? — удивился Симай.

— А ты думаешь, чудеса науки и техники, вроде телефона моего, фонарика, пистоля многозарядного или тех же часов на руке, даром даются? За всё, брат Симай, платить надо.

— Оно так. Даром только девки любят. Да и то не всегда.

— Ох, не всегда! — засмеялся Сыскарь.

— Так что ты придумал?

Сыскарь объяснил. По его легенде выходило, что ещё в отрочестве увёз его отец — донской казак, которому на месте не сиделось, — за океан, в Америку, в английские колонии. Там и погиб батя в лихой сече с индейцами. Андрей же Владимирович Сыскарёв вырос, возмужал и решил навестить родину. Обратный путь вышел долгим и трудным — сначала через океан во французский порт Марсель, потом на перекладных через всю Европу. Но — добрался. Теперь, вот, путешествую по России-матушке, дело себе присматриваю.

— И что же ты умеешь, к примеру, делать, Андрей свет Владимирович? — прищурившись, осведомился цыган-охотник со знакомыми Сыскарю дознавательскими нотками в голосе.

— Преступников ловить, например, дела уголовные воровские расследовать.

— Ого, умение редкое, — Симай изменил тон. — И впрямь, что ль, умеешь?

— Такая у меня работа. Была.

— Ну, значит, и нечисть сможешь ловить. Я давно о помощнике думал, трудно одному, а тут ты. Видать, судьба. Ладно, так и будем говорить, ежели что. Из Америки, мол, вернулся.

— А одёжку такую, как на мне, тамошние индейцы носят, — добавил Сыскарь и подумал, что не зря подобрал себе когда-то модную летнюю куртку не на молнии, а на пуговицах. Как чувствовал. И джинсы тоже на пуговицах. Хотя трудно сказать заранее, что проще объяснить — наличие в штанах ширинки или такого устройства как «молния». — Часы же с руки сниму и спрячу от греха подальше. — Он тут же так и сделал. — Ни к чему лишнее внимание привлекать.

— Добро, — согласился Симай. — Но вообще, больше помалкивай. Чтобы чего лишнего случайно не сболтнуть. Язык, мол, русский подзабыл изрядно… Э, погоди! — опомнился Симай. — Из Америки он. А по-каковски говорят в той Америке?

— По-английски. Я ж тебе объяснял, это новые земли английской короны. Колонии.

— А ты по-аглицки понимаешь?

— Понимаю. И даже говорю. Не так, чтоб особо бегло, но всё-таки. Правда, это английский язык моего времени. Тут он, подозреваю, сильно отличается.

— Ну, будем надеяться, что англичане нам сегодня-завтра не попадутся. Они сейчас больше в столице околачиваются, в Санкт-Петербурге. А здесь Москва, — он пристально оглядел Сыскаря с ног до головы. — Ну так вроде решили. Сойдёт для начала. Плохо, правда, что ты длинный, как та верста коломенская, заметный, но тут уж деваться некуда.

— Далась вам эта верста коломенская, — пробормотал Сыскарь. — Можно подумать царь Пётр Алексеевич роста невеликого.

— Царь Пётр высок, это верно, — заметил кэрдо мулеса. — Пожалуй, что и повыше тебя будет. Да только он царь, ему богом положено быть заметным. Но ты на сердце себе заранее не бери заботу, — подмигнул он. — С тобой я, Симай Удача. Значит, всё будет путём. И потом, откуда нам знать, может, у вас там, в Америке, все такие длинные?

И он, засмеявшись, дружески хлопнул Сыскаря по плечу.

Всё вышло в точности так, как говорил Симай.

Их принял управляющий имением Харитон Порфирьевич — дородный, гладко бритый мужчина лет пятидесяти двух — пятидесяти трёх от роду, с остатками некогда кучерявой шевелюры над оттопыренными ушами, толстым мясистым носом и маленькими, умно поблёскивающими, синими, будто незабудки, глазками, спрятанными под тяжело набрякшими верхними веками и низкими кустистыми бровями. Он с удовлетворением осмотрел добычу, послал дворовых с носилками за телами и сам предложил Симаю и Сыскарю завтрак — гречневую кашу с молоком и маслом.

— И я с вами, пожалуй, откушаю, — сообщил. — А то с утра кружку кваса выпил — и всё на этом.

— Что так, Харитон Порфирьевич? — весело осведомился Симай. — Заботы одолели, что и поесть некогда? Непохоже на тебя, ты человек на дело умелый, спорый, работа сама идёт, не упирается. Да и людишки тебя любят, я ж знаю, мало кого из-под палки робить заставлять приходится.

— Так-то оно так, Симаюшка, — вздохнул управляющий. — Да только с годами-то легче не становится. Старею я.

— Брось, брось Порфирьевич! — воскликнул Симай. — Какой там стареешь — в самом соку мужчина. Верно я говорю, Андрюша?

— А то! — подтвердил Сыскарь. — Всем бы в ваши годы так выглядеть, Харитон Порфирьевич.

— Льстецы, — хмыкнул управляющий. — Одно слово — гулящие люди, охотнички. Ладно, давайте поедим, а потом разговаривать будем.

— Нешто разговор деловой имеется? — заинтересованно осведомился Симай.

— Имеется, — коротко ответил Харитон Порфирьевич и повлёк гостей на кухню.

Андрей уплетал горячую гречневую кашу, заправленную сливочным маслом и молоком, и думал, что нет худа без добра. Не перенесись он колдовским образом на триста лет назад, никогда бы не узнал, что самая на вид обычная еда может быть такой вкусной. То есть, понятно, что и масло, и молоко здесь совсем иного качества, нежели то, что продаётся в московских супермаркетах. Но чтобы настолько разнился вкус?! Или он всего лишь соскучился по этой еде — гречневой каше с молоком? Может быть. Когда такую в последний раз ел, и не припомнить.

— Спасибо, Харитон Порфирьевич, — поблагодарил он хозяина, по примеру Симая облизывая деревянную ложку и кладя её рядом с миской. — Язык проглотить можно, большая мастерица ваша Прасковья. Хоть и боюсь показаться излишне нахальным, но всё же спрошу. А нет ли чаю или, ещё лучше, кофею?

— Ого! — усмехнулся хозяин. — Кофею ему. Губа не дура.

— Привык в Америке, — вдохновенно соврал Сыскарь. — Там же англичане, они без чая жить не могут. А на юге, в Луизиане — французы с испанцами, те кофе любят.

— Прасковья! — крикнул главной кухарке Харитон Порфирьевич. — Чаю нам в голубую беседку принесёшь! И одну чашку кофею для заморского гостя, — поднялся из-за стола, поманил товарищей пальцем. — Пошли на воздух. Там и чай вкуснее, и разговор свободней — посторонних ушей меньше.

«Везёт мне, однако, на свежий воздух в последнее время, — думал Сыскарь, следуя за управляющим имением и Симаем и с интересом глядя по сторонам. — Сначала Кержачи, где этого воздуха было дыши не хочу, теперь вот Подмосковье петровских времён. Как же я всё-таки умудрился сюда попасть?» Друг Лобан, восставший из могилы и предложивший выпить с ним вина… Не бывает же такого, не встают мертвецы из могил. Ага, не встают. Как же. И оборотней тоже не бывает. Тем не менее одного он прикончил лично не далее как прошедшей ночью. Да, можно сказать себе, что всё произошедшее и продолжающее происходить с ним, начиная со вчерашнего вечера — странный удивительный сон или горячечный бред с высокой степенью достоверности, вызванный неизвестными психотропными веществами, подмешанными неизвестным же лицом неизвестно куда. Можно даже убедить себя в этом, твёрдо стоя на позициях так называемого здравого смысла. Но в том-то и дело, что подобная позиция в данном конкретном случае чревата самыми непредсказуемыми последствиями. Вплоть до несовместимых с жизнью. Ибо, посчитай он вчера ночью оборотней всего лишь игрой своего воображения и не нажми в нужный момент на спусковой крючок верного «Грача», где бы сейчас был Сыскарёв Андрей свет Владимирович? На больничной койке в Кащенко, она же «Канатчикова дача» и московская психиатрическая больница № 1 имени Н. А. Алексеева, или уже беседовал бы с ангелами и демонами на предмет, где следует пребывать его непутёвой душе — в раю или в аду? То-то же, что хрен узнаешь. Кто-то из умных людей начала прошлого века, как бы не Ульянов-Ленин, человек, устроивший последнюю революцию одна тысяча девятьсот семнадцатого года и вывернувший страну наизнанку, сказал, что материя — это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Очень правильно сказал. Именно, что в ощущениях. Если моё материальное тело ощущает всеми своими чувствами, что оно и впрямь перенеслось на триста лет назад, а также имеет дело с сущностями и существами, о которых ранее знало лишь по сказкам и кинофильмам соответствующего жанра, то что из этого следует? Верно. Сознание, находящееся в этом теле, просто обязано принимать данные ощущения за самую что ни на есть объективную реальность, дабы до срока вышеупомянутого тела не покинуть. При этом разрешается критически объективную реальность осмысливать и всячески анализировать. А там поглядим.