Яд для королевы - Жюльетта Бенцони

Через несколько дней пути путешественники добрались до Бидассоа, пограничной реки в краю басков, и, как только они пересекли границу — о, чудо из чудес! — на них обрушился настоящий потоп. Солнца не было и в помине, со всех сторон теснились темные тучи. Сенфуэн дю Бульуа приказал вдруг остановить карету и, к несказанному изумлению своих попутчиц, проворно выскочил из кареты, сбросил шляпу, встал на колени, коротко помолился, а потом, глядя на небо и воздев к нему руки, исполнил что-то вроде овернского бурре[43]с такой живостью, какую никак нельзя было в нем и заподозрить. Так же бодро он вернулся в карету, и девушки постарались отстраниться от него, чтобы он их не замочил своей мокрой одеждой. Но месье Сенфуэн дю Бульуа великодушно уселся на переднюю скамейку, больше того, он даже им улыбнулся!

— Одиннадцать лет! — проговорил он с непередаваемым чувством. — Одиннадцать лет в этой проклятой стране я ждал зимы и вспоминал снег. Но нет! Светило солнце! Всегда светило солнце! А я терпеть не могу солнце. Я очень плохо переношу жару!

— Неужели? В это трудно поверить! Нам показалось, вы ее обожаете. Ведь вы решились на путешествие в такой тесноте! Мы тут как сельди в бочке! — не могла не съязвить Шарлотта.

— Я очень дорожу своей репутацией, мадемуазель де Фонтенак. Все меня знают как человека сурового, глубоко верующего, не боящегося новых испытаний, глубоко презирающего женщин. Только эти качества позволили мне выдержать наше путешествие по Испании.

— Но почему в таком случае вы раньше не предпринимали попыток возвратиться во Францию?

— По многим причинам. Главная заключается в том, что я младший сын в семье, поэтому мне не полагалось наследства, и для того чтобы обеспечить себя, мне обязательно нужно быть на службе. Я дорожил своим местом и вынужден был жить в стране, где все или почти все нас ненавидят, где инквизиция следит за нами самым пристальным образом. Вы, я думаю, присутствовали недавно на их самом любимом развлечении?

— Но разве это вас пугает? Испанцы, насколько я знаю, сжигают на кострах своих евреев. Или, может быть, вы еврей?

— Да вы просто представить себе не можете, на что способны отцы-инквизиторы и их приспешники! Им ничего не стоит сунуть в толпу осужденных любого подозрительного им иноземца. Со связанными руками, одетый в санбенито, ты уже не добьешься никакой правды, тебя не услышат, и ты погибнешь под пытками. Я знаю такие примеры, поверьте мне.

— Неужели вы и вправду должны были вести себя только так, как вели себя в нашем путешествии?

— Имея дело со святыми отцами, сколько ни старайся, все мало! Моя глубокая набожность сблизила меня с монахами, когда я ездил по монастырям, и я иногда мог кому-то помочь, оказать услугу. Но теперь с монастырями покончено! Я даже дорогу туда забуду! У меня только что умер старший брат, а я его наследник. Он так же, как и я, старый холостяк, и к тому же весьма прижимистый, так что мне достанутся плоды его скупости — славный домик и кубышка, которую он припрятал либо в погребе, либо на чердаке.

— Похоже, вы не слишком переполнены братской любовью...

Исидор Сенфуэн дернул тощим плечиком, но, чтолюбопытно, он уже не казался таким сгорбленным, как в начале путешествия, его спина выпрямилась, плечи развернулись.

— Но и брат не пылал ко мне нежными чувствами. Став богатым, буду заказывать мессы за упокой его души.

— А вы уверены, что станете богатым? — вступила в разговор Сесиль.

— А вы видели нищих советников парламента? Я — нет.

В Сен-Жан-де-Люз, где путешественники оставили испанскую карету и пересели в почтовую французскую, счастливец, избавившийся от службы в Мадриде, переоделся во французский костюм. Утром, садясь в карету, девушки не узнали Исидора Сенфуэна. Где черные одежды? Где плоеный воротник? Перед ними стоял небольшого роста изящный господин в светло-сером камзоле, белоснежной рубашке из тонкого полотна с жабо, и хотя у него не прибавилось волос, но зато он поменял шляпу, она была тоже серая, из тонкого фетра с кокетливым красным пером. Перчатки и туфли с серебряными пряжками дополняли костюм, и девушки осыпали его совершенно искренними комплиментами. Если предположить, что средств, отпущенных послом на путешествие, хватило на такую красоту, то можно было только позавидовать Исидору. Теперь они радовались его компании — более веселого, любезного и внимательного человека трудно было отыскать.

Путешествие по Франции до Парижа под нескончаемым дождем могло бы превратиться в нескончаемую муку, а стало чудесной прогулкой. Путешественники, не желая утомлять ни себя, ни лошадей, проводили в дороге всего несколько часов, останавливались в лучших гостиницах, осматривали церкви, замки и другие достопримечательности, которые привлекали их внимание. Исидор, чтобы избежать лишних вопросов и ненужного любопытства, всюду представлял девушек как своих племянниц. А они, к большому своему удивлению, обнаружили, что он не только галантен и прекрасно воспитан, но еще и хорошо образован — он читал им стихи, рассказывал разные истории и даже напевал песенки, очень забавно фальшивя. Словом, Исидор оказался премилым человеком. Казалось, он спешит возместить себе все тяготы, которые претерпел за долгие годы, прожитые в посольском доме под не слишком надежной защитой флага с белыми лилиями.

До Парижа они добрались во второй половине теплого июньского дня. Солнце выглянуло уже накануне и в этот день играло, не томя жарой, на свежевымытых дождем черепичных крышах, флюгерах и церковных шпилях. Грязь на мостовых, хоть еще и не просохла, но уже позволяла выйти из кареты, не запачкавшись по щиколотку.

— Мой долг доставить вас в Пале-Рояль, — сообщил преобразившийся Сенфуэн дю Бульуа. — Вы состояли в штате герцогини Орлеанской до того, как были приглашены сопровождать королеву испанскую, значит, я должен вернуть вас под ее крыло. Таковы были распоряжения, полученные мной от маркиза де Виллара.

Было уже около шести, когда они подъехали к Пале-Роялю. Но тут юных путешественниц поджидал дурной сюрприз: герцог, герцогиня и весь их двор находились в Фонтенбло, дворец был закрыт, жилыми оставались только несколько покоев.

— Мы фрейлины Ее королевского высочества, — настаивала Сесиль. — Мадемуазель де Невиль и мадемуазель де Фонтенак. Дайте нам возможность пройти хотя бы в свои покои.

— В свои покои! Скажут тоже! — усмехнулся швейцарец, стоявший на часах. — Откуда я знаю, что вы говорите правду? Лучше послушайте доброго совета: отправляйтесь-ка к Ее королевскому высочеству в Фонтенбло, или поезжайте обратно к себе домой, или идите в гостиницу и ждите там, когда господа вернутся. Ничего другого я не могу для вас сделать.

Из него и в самом деле больше ничего не удалось вытянуть, и девушкам пришлось вновь забраться в карету, где поговорить им все-таки было удобнее, чем посреди улицы.

— Я не могу поехать «к себе домой» в Париже, — вздохнула Сесиль. — Единственный дом, который я могу считать своим, — это дом моего брата, он живет в нашем фамильном замке в Ко. Но это гораздо дальше, чем Фонтенбло, и я слишком устала, чтобы немедленно туда отправиться. А вы что скажете, Шарлотта?