Предводитель волков - Александр Дюма

— Он! — сеньор Жан разразился хохотом. — Похоже, он заставил вас поверить в это. У негодяя хорошо подвешен язык. Он — землевладелец! Этот прощелыга! Все его богатство — на ногах у моих конюхов: он делает сабо.

Госпожа Сюзанна, услышав, чем занимается Тибо, состроила презрительную гримасу.

Метр Маглуар отступил на шаг и покраснел.

Славный толстяк не был спесив. Нет, но он не выносил лжи.

Он стыдился не того, что чокался с башмачником, а того, что пил с лжецом и предателем.

Тибо выслушал весь этот поток оскорблений с улыбкой, стоя со скрещенными на груди руками.

Стоит ему заговорить — и перевес сразу окажется на его стороне.

Момент показался ему подходящим.

Насмешливо — это доказывало, что он мало-помалу приучался говорить с людьми, занимающими более высокое положение в обществе, чем он сам, — Тибо воскликнул:

— Клянусь рогами дьявола, как вы только что выразились, монсеньер! Знайте, что вы сами немилосердно проболтались; если бы кое-кто здесь поступил так же, как вы, мне не пришлось бы даже притворяться, что я попал в затруднительное положение.

Сеньор Жан в ответ на эту угрозу, вполне ясную для него и для жены бальи, смерил башмачника гневным взглядом.

— О, вот увидите, сейчас он выдумает про меня какую-нибудь гадость, — несколько неосторожно сказала г-жа Маглуар.

— Не беспокойтесь, сударыня, — ответил Тибо, снова вполне обретя самоуверенность. — Если уж говорить о гадостях, то вы такое натворили, что мне незачем придумывать новые.

— Сколько в нем злости! Видите, я не ошиблась: он собирается оклеветать меня, он хочет отомстить за то презрение, которым я ответила на его нежные взгляды, наказать меня за то, что я не стала жаловаться мужу на его приставания.

Пока г-жа Сюзанна говорила, сеньор Жан подобрал с пола свою шпагу и двинулся к Тибо.

Но бальи, бросившись между ними, удержал руку сеньора Жана.

Это было очень кстати, потому что Тибо ни на шаг не отступил, чтобы уклониться от удара и, конечно, собирался отвести угрожавшую ему опасность каким-то страшным пожеланием.

Однако, благодаря вмешательству бальи, Тибо не пришлось ни о чем просить своего покровителя.

— Успокойтесь, монсеньер! — сказал метр Маглуар. — Этот человек не достоин нашего гнева. Посмотрите, я скромный буржуа, и все же я презираю его болтовню и прощаю ему то, что он хотел злоупотребить моим гостеприимством.

Госпожа Маглуар решила, что пора оросить эту сцену слезами.

Она разрыдалась.

— Не плачь, жена! — мягко, ласково и добродушно сказал ей бальи. — В чем может обвинить вас этот человек, если допустить, что он это сделает? Что вы неверны мне? Господи Боже мой! Если вы меня — такого, какой я есть, — до сих пор не обманывали, я должен поблагодарить вас за те прекрасные дни, какими вам обязан. Не бойтесь, что это воображаемое зло, причиненное мне, изменит мое к вам отношение. Я всегда буду добрым и снисходительным к вам, Сюзанна, и никогда не закрою ни мое сердце для вас, ни мои двери для моих друзей. Смиренному и слабому лучше всего склониться и доверять людям, тогда приходится опасаться лишь злых и трусливых, а я, по счастью, уверен: их меньше, чем мы думаем. И в конце концов, право же, если птица беды проскользнет в мой дом через дверь или через окно, — клянусь святым Григорием, покровителем пьяниц! — я буду так громко петь и звенеть стаканами, что придется ей убраться туда, откуда она пришла.

Госпожа Сюзанна упала к ногам толстяка и целовала ему руки.

Было ясно, что меланхолически-философская речь бальи произвела на нее более сильное впечатление, чем самая красноречивая проповедь.

Даже сеньор Жан казался растроганным.

Он вытер кончиком пальца заблестевшую в уголке его глаза слезу.

Затем, протянув руку бальи, сказал:

— Клянусь рогами Вельзевула! У вас проницательный ум и доброе сердце, и было бы грешно, друг мой, отягощать вашу голову заботами. Если я думал о вас плохо, пусть Господь меня простит! Но я обещаю вам, что больше этого никогда не случится!

Пока три второстепенных персонажа нашей истории скрепляли этот договор о прощении и раскаянии, положение четвертого, то есть главного героя, становилось все более затруднительным.

Сердце Тибо переполнилось бешеной ненавистью.

Сам того не заметив, из эгоиста и завистника он превратился в злодея.

— Не знаю, — вдруг закричал он, сверкая глазами, — что мешает мне ужасным способом покончить со всем этим!

Услышав это очень смахивающее на угрозу восклицание, и особенно тон, которым оно было произнесено, сеньор Жан и г-жа Сюзанна почувствовали, что какая-то большая опасность, неведомая и неслыханная, нависла над всеми.

Сеньора Жана не так легко было испугать.

Во второй раз он двинулся к Тибо со шпагой в руке.

И во второй раз бальи остановил его.

— Сеньор Жан! Сеньор Жан! — прошептал Тибо. — Уже во второй раз ты хочешь проткнуть меня насквозь своей шпагой; стало быть, ты во второй раз мысленно совершаешь убийство! Берегись! Грешат не только делом.

— Тысяча чертей! — вне себя закричал барон. — Похоже, этот мерзавец мне нотацию читает! Приятель, вы хотели только что насадить его на вертел как зайца; позвольте мне нанести всего один удар, какой матадор наносит быку; обещаю вам, от этого удара он не оправится.

— Сжальтесь над вашим бедным слугой, который на коленях умоляет вас, — сказал бальи. — Отпустите этого человека с миром, монсеньер, соблаговолите вспомнить, что он мой гость и в моем скромном жилище ему нельзя причинить зло или увечье.

— Пусть будет по-вашему! — ответил сеньор Жан. — Но я отыщу его. В последнее время о нем ходят нехорошие слухи и в вину ему вменяется не только браконьерство. Его видели и узнали, когда он бегал по лесу в сопровождении особенным способом прирученных волков. По-моему, негодяй все субботние ночи не ночует дома и чаще седлает метлу, чем подобает доброму католику; мне говорили, что койольская мельничиха жаловалась на его колдовство… Хорошо, не будем больше говорить об этом; я прикажу осмотреть его дом и, если мне там что-то покажется не в порядке, велю уничтожить это ведьмино гнездо, которое не потерплю во владениях его высочества герцога Орлеанского. Теперь убирайся, да поживее!

Этот выговор и эти угрозы сеньора Жана крайне ожесточили башмачника.

Все же он воспользовался тем, что путь открыт, и вышел из комнаты.

Благодаря своей способности видеть в темноте, он прошел прямо к двери, открыл ее и, переступив порог дома, где навек похоронил сладкие надежды, так яростно хлопнул дверью, что стены задрожали.

Ему пришлось подсчитать бесполезную трату желаний и волос, сделанную за этот вечер, чтобы удержаться и не попросить уничтожить в пламени этот дом со всеми, кто в нем находился.