Крутая парочка - Тэми Хоуг

“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.

Он сжал плечо напарницы:

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?

Ковач молча ожидал продолжения.

— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.

— Ну, будь я проклят!

— Странная парочка, верно?

— Они были счастливы, увидев тебя?

— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.

— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.

— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором. Хотела бы я покопаться в его личном деле.

— Сейвард обещала мне просмотреть досье Фэллона по делу Кертиса и проверить, есть ли там записи об Огдене — угрожал ли он ему и так далее.

— Но она не покажет тебе досье?

— Нет.

— Ты утрачиваешь подход, Сэм.

— Старею, — усмехнулся Ковач. — Но я надеюсь, что ей осточертеет моя физиономия и она передаст мне все, что нужно, лишь бы от меня избавиться. Терапия методом отвращения.

— Должна признаться, что, будь я менее крутой, Огден здорово бы меня напугал. Глядя на него, я представляла себе Кертиса, избитого до смерти бейсбольной битой.

Ковач задумался.

— По-твоему, Огден мог донимать Кертиса из-за его сексуальных пристрастий? А потом разделаться с ним за то, что он пожаловался на него в БВД? Но если бы подобная жалоба имела место, Огден никогда бы не участвовал в расследовании убийства Кертиса. Такое случается только в кино.

— Да, — вздохнула Лиска. — Вот если бы ты был Мелом Гибсоном, а я — Джоди Фостер, такое могло бы случиться.

— Мел Гибсон слишком низкорослый.

— Окей. Если бы ты был… Брюсом Уиллисом.

— Он тоже низкорослый и к тому же лысый.

— Тогда Аль Пачино.

— Он выглядит так, словно его привязали к грузовику и протащили по гравию.

Лиска закатила глаза:

— На тебя не угодишь! А как насчет Харрисона Форда?

— Он здорово постарел.

— Ты тоже, — напомнила Лиска и снова посмотрела на улицу. Она подпрыгивала, пытаясь согреться. На ней не было шляпы, и мочки ее ушей покраснели от холода. — Где же экспертная группа?

— Занята одной семейной трагедией, — ответил Ковач. — Представляешь, жене надоело, что муж в течение девяти лет насиловал ее, когда она отключалась по пьянке, и она прикончила его ловким ударам разбитой бутылки из-под водки.

— Вот это я понимаю! Настоящее убийство!

— Еще бы! Как бы то ни было, они скоро приедут.

— Тогда я пока сделаю снимки. — Лиска вернулась к машине взять камеру.

Согласно правилам, каждая насильственная смерть должна была подвергаться той же процедуре, что и убийство. Ковач вернулся в дом вместе с Лиской и начал делать заметки, стараясь не вспоминать, что жертва — его собственный наставник. Рутинная работа успокаивала. Лиска не отпускала мрачноватых шуток, которыми они обычно обменивались на месте находки трупа, чтобы снять напряжение. Какое-то время единственными звуками были щелчки и жужжание камеры, выплевывающей одно фото за другим. Когда звуки прекратились, Ковач оторвал взгляд от блокнота. Лиска во все глаза смотрела на него, присев на корточки перед телом Фэллона, словно ожидая ответа на вопрос, заданный телепатически.

— В чем дело? — спросил Ковач.

— Почему он въехал в ванную спиной?

— Что-что?

— Ванная очень узкая, не говоря уже о препятствиях в виде унитаза и раковины. Зачем понадобилось въезжать спиной и создавать себе лишние неудобства?

Ковач задумался над вопросом.

— Если бы Майк въехал лицом, тот, кто первым открыл бы дверь, сразу увидел бы его размозженный затылок. Может быть, Майк хотел сохранить остатки достоинства!

— Тебе не кажется, что в таком случае он бы напялил какую-нибудь одежду? Это бельишко не внушает особого почтения.

— Самоубийцы не всегда поступают благоразумно, — заметил Ковач. — Человека, всадившего себе в рот пулю 38-го калибра, нельзя считать пребывающим в здравом уме. Ты не хуже меня знаешь, что многие кончают с собой, сидя на стульчаке. Тебя не удивляет, что перед этим они не всегда спускают за собой воду?

Лиска не ответила. Ее внимание переключилось на тусклый виниловый пол, который был белым лет двадцать тому назад. Позади трупа на виниле краснела лужица крови, в которой плавали кусочки мозга, похожие на переваренные макароны. Впереди крови не было. Душевой занавес также был окровавлен, а дверь — нет. Таким образом, перед тем, кто хотел войти в ванную — или выйти из нее, — путь был чистым. Он мог не опасаться ступить ногой в алую лужу или оставить на окровавленной поверхности четкие отпечатки пальцев.

— Если бы Майк был миллиардером с молодой хорошенькой женой, я бы сказал, что ты напала на горячий след, Динь, — промолвил Ковач. — Но он был разочарованным старым инвалидом, только что потерявшим сына. Зачем кому-то его убивать? А кроме того, что ему самому оставалось в жизни? Майк не мог простить себе, что отрекся от Энди. Поэтому он въехал сюда в своем кресле и покончил с собой, позаботившись о том, чтобы никто из нас не мог наступить на его мозги.

Лиска направила “Полароид” на лежащий на полу револьвер 38-го калибра и сделала последний снимок.

— Это был его старый полицейский револьвер, — сказал Ковач. — Думаю, он хранил его в стенном шкафу в коробке из-под обуви — старые копы всегда держат там свое оружие. — Он усмехнулся. — Я — тоже, на случай, если тебе вдруг захочется отобрать его у меня. Все мы жалкие рабы привычек. — Ковач посмотрел на Фэллона. — Но некоторые из нас более жалкие, чем другие.

— Ты сам разговариваешь, как разочарованный старик, Коджак.

Лиска протянула ему снимки, и он спрятал их во внутренний карман пальто.

— Как я могу им не быть, если приходится постоянно смотреть на такое?

Из другой части дома послышался звук закрываемой входной двери. Ковач с облегчением отвернулся от трупа и направился в коридор.

— Наконец-то! — проворчал он — и застыл при виде Нила Фэллона, стоящего в проеме между гостиной и столовой.

Нил выглядел так, словно по нему проехались катком. Волосы были растрепаны, на правой скуле багровел синяк, губа разбита, коричневый костюм измят, как будто в нем спали, дешевый галстук съехал на сторону, а верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Впрочем, застегнуть ее не удалось бы даже с помощью лебедки: очевидно, он купил рубашку, когда шея у него была похудее, и с тех пор не надевал ее.