Круиз для среднего класса - Михаил Щербаченко

На примере других Л.С. видел, насколько тонка грань, отделяющая мужчину от старика. Вот ты крепкий, привлекательный самец, а через пару месяцев смотришь – уже дедушка. И ни разу не было случая, чтобы дедок вернулся в обличье мужчины. Если перешел черту – все, кранты, спускайся в метро, тебе уступят место.

Недавно Лев Сергеевич обнаружил странную напасть: он стал плакать. Происходило это непредсказуемо; увидит, к примеру, какую-нибудь душевную сцену из старого кино или услышит музыку, под которую миллион лет назад танцевал с одноклассницей, и слезы вытекают из уголков глаз. Ужас какой-то, не дай бог кто увидит.

Один знакомый, старше его лет на десять, сказал: ничего не бойся, богатый мужчина старым не бывает. Мысль Льва Сергеевича воодушевила, хотя он не считал себя богатым. Обеспеченным – это да. Или, как сейчас выражаются скромники, не бедным.

Конечно, бедность калечит, нищая старость ужасна. Л.С. не опасался голодной смерти под забором, но он не желал видеть себя плешивым дятлом за рулем раздолбанной «Лады», едущим со скоростью 20 км в час в супермаркет «Копейка» за пельменями.

Иногда он подумывал, не купить ли заранее место в хорошем хосписе, где-нибудь на теплом побережье, а то пойдут финансовые кризисы, инфляции, рухнут банки, обесценится недвижимость, а то еще, не приведи господь, начнется национализация, война, марсиане прилетят. Или инсульт шарахнет, будешь лежать с сумкой бабла под больничной койкой и пускать слюни на бороду.

Но, похоже, сейчас все эти рассуждения теряли смысл. Потому что еще до наступления мировых катаклизмов предстоит эффектный конец солидного мужчины в расцвете лет. Так что радуйтесь, семидесятники Пифагор, Сенека, Пастер, Дарвин. Ликуйте, восьмидесятники Толстой, Кант, Гете, Ньютон, Платон, Сен-Симон, Эдисон. Вы победили.

А вот отец огорчится, когда узнает, что сын пережил его всего на два месяца.

9.

Лев Сергеевич по-прежнему лежал на полу, упираясь ногами в балконную дверь. Когда угол наклона корабля увеличится, дверь станет полом, пол – стеной, а стена – потолком. До этого времени надо было что-то предпринять, но что? В критических ситуациях Л.С. всегда метался, дергался, суетился, словом, действовал. Был активен и нетерпелив, терпеть не мог долгой опасности, она не выходила из его головы, и он старался как можно скорее от нее освободиться. Теперь же приходилось бездарно ожидать неизвестности, это выводило из терпения, необходимо было на что-то отвлечься, чтобы не спятить.

Жизнь всегда напоминала ему бусы, которые он видел в детстве, их продавали на пляже в Гурзуфе. Они ничем не походили на мамино жемчужное ожерелье с его одинаковыми серебристыми шариками. Пляжные украшения, которые стоили копейки, собирались из нанизанных на толстую нитку ракушек, камешков, стеклышек. Они были совершенно разными, и маленький Лева, в котором уже просыпались архитектурные наклонности, разглядывал их, пытаясь понять систему, по которой чередовались элементы.

И хотя никакой системы обнаружить не мог, все же продолжал думать, что существует некий порядок, надо только его распознать.

Точно так же в его понимании была устроена жизнь: цепь неслучайных эпизодов, нанизанных на непрерывную до поры до времени нить судьбы. Лев Сергеевич любил обдумывать тайный ход событий, это занятие придавало обыденности интригу. И даже теперь, если бы ни нарастающая нервная дрожь, он с интересом поразмышлял бы о том, какая цепочка случайностей привела его именно к такому финалу.

Что там говорить, будет жалко прощаться с собой любимым. А с близкими? Что касается родителей, то с ними как раз не исключена скорая встреча. Оставлять детей горестно, но лучше уж так, в отдалении, чем в каком-нибудь онко-кардиолазарете, где они должны будут по очереди тебя навещать. Что насчет дорогих тебе женщин? А их нет, как нет и друзей. Л.С. сознательно приучал себя не прикипать ни к кому, чтобы при расставании сильно не переживать. Ну, вот и добился своего.

Интересно, а как другие воспримут его уход? У Льва Сергеевича был тест: хочешь узнать, как относишься к человеку, – представь его в гробу. Иногда действовало. Что ж, попробуем вообразить собственные похороны, – кто там пришел со мной проститься? Черны ли ваши одежды, скорбны ли ваши лица, искренни ли ваши траурные речи? А, впрочем, не будет же никой панихиды, просто на дне Средиземного моря останется обглоданный рыбами скелет.

Какая все же противная вещь – ожидание конца. Может, набраться духа и кончить с собой? М-да, звучит несколько онанистически. Но если серьезно, Лев Сергеевич понимал самоубийц. Ему нравилась вычитанная где-то фраза: не позволю никому, даже богу, назначать дату моей смерти, я назначу ее сам. В его роду были люди, поступившие таким образом.

Мамина сестра, тихая одинокая женщина, выйдя на пенсию, устроилась подрабатывать в аптеку. Там собралась компания интеллигентных пожилых кумушек, которые с помощью медицинских справочников нашли в самих себе ворох болезней. Тетя пошла дальше других и обнаружила рак. Однажды зимней ночью она навела в квартире порядок, застелила кровать, каллиграфическим почерком написала две записки, одну положила на стол, а вторую, с указанием своего имени и телефона сестры, прикрепила к пальто. В котором и ушла через балкон шестого этажа.

Оставленная дома записка начиналась словами: «Я всегда боялась естественной смерти». Вскрытие показало, что никакого рака у нее и близко не было.

Спустя два года отличился дядя, брат отца. Боевой офицер, закончивший войну в Будапеште, в мирные восьмидесятые пошел в спецраспределитель за причитающимся ему продуктовым пайком. Какая-то девка на раздаче ему нахамила – дескать, ходят тут разные. Она, конечно, не думала, что этим добивает орденоносного полковника в отставке, не разделяющего идеи перестройки, гласности и ускорения, но факт остается фактом. Вернувшись домой, дядюшка пристроился на балконе с верным охотничьим карабином и, пока жена с заглянувшим в гости сыном пили на кухне чай, снес себе полчерепа. Сыну пришлось отскребать от стены отцовские мозги.

Льву Сергеевичу было жаль родственников, он не осуждал их. Правда, уход слабой и, как считалось, бесхарактерной тетушки Л.С. расценивал как проявление силы, а самострел волевого и организованного дяди, напротив, как слабость. И только сейчас он вдруг впервые осознал, что две эти смерти объединяет общее место действия – балкон. Какая это, оказывается, суицидальная конструкция. Вот и сам он сейчас сидит перед балконом тонущего корабля. Неужели подсказка?

Тут абсолютно не к месту Лев Сергеевич ощутил острейший приступ голода. Как все-таки мудро устроен человеческий организм: в роковую минуту требует жрачки, отвлекая от опасных мыслей. Чем же помочь тебе, пустой желудок? Каждый круизный день в качестве главного блюда Л.С. заказывал лобстера. В итальянском ресторане его подавали с тончайшими спагетти, которые назывались «волосы ангела», во французском – в нежном соусе бешамель, в азиатском – с диким рисом, васаби и имбирем, которые пикантностью вкуса никак не напоминали аналоги из отечественных суши-баров. Все это было так нежно, диетично, изысканно! Вернувшись в Москву, можно было бы сказать: как же осточертели эти омары! Эх, выбраться бы сейчас на корабельную кухню да пошукать по кастрюлям ракообразных…