Дождь Забвения - Аластер Рейнольдс

– Да. А он сказал, что эта музыка всегда звучала у него в голове.

– Ну так играй вместе с ним!

– Слишком быстрая она для меня. Но даже если бы я приспособился, никто другой не стал бы ее слушать. Под такую даже не потанцуешь.

– Не следует сдаваться так легко, – упрекнула Грета.

– Что уж теперь… Нынешней публике не нужен даже старый добрый джаз. Половина клубов, где мы играли в прошлом году, уже закрылась. Может, в Штатах дела обстоят иначе, но здесь…

– Люди все разные. Некоторые очень не хотят, чтобы белые и черные нормально уживались, уже не говоря о том, чтобы играть одну музыку. Ведь благодаря музыке мир и в самом деле может стать немного лучше.

– И что ты хочешь этим сказать? – улыбнулся Флойд.

– Тем из нас, кому не все равно, не стоит сдаваться. Может, нужно поступать как раз наоборот – высовываться время от времени.

– Я не стану высовываться ни за какие коврижки.

– Даже ради любимой музыки?

– Может, я и считал когда-то, что джаз спасет мир. Но теперь я старше и мудрее.

Идя по гравийной дорожке, пара снова миновала старика-колясочника, и в памяти Флойда вдруг щелкнуло, будто ключ в хорошо смазанном замке. Может, причиной тому недавний разговор с Маргаритой, а может, политическая тюрьма за рекой. Флойд узнал старца. Тот наклонился вперед, челюсть отвисла, изо рта текла слюна. Кожа казалась прилипшей к черепу, будто слой папье-маше. Руки тряслись, как у паралитика. Говорили, что под одеялом, укрывавшим нижнюю часть туловища, больше вырезано, чем оставлено. Теперь крови в его жилах текло меньше, чем раствора химикатов. Но старик пережил рак, как пережил и покушение в мае 1940-го, когда бесславно захлебнулось наступление в Арденнах. В лице еще угадывались прежние черты, остались и ефрейторские усики, и поредевшая челка, теперь уже седая, а не черная. Минуло двадцать лет с того дня, когда рассыпались и сгорели его имперские амбиции. В карнавале монстров, рожденных двадцатым веком, он был лишь одним из многих. Его речи когда-то пылали ненавистью – но кто тогда не кричал с трибун? Тогда людьми и странами двигала ненависть. Может, он сам и не верил в свои речи. Во всяком случае, для Франции он оказался не хуже пришедших потом. Кто станет утром в садах Тюильри проклинать его, отсидевшего столько в Орсэ? Теперь он не пу́гало – убогий старик, достойный жалости, а не отвращения и ненависти.

Пусть кормит уток.

– Флойд?

– Что?

– Ты будто за милю от меня.

– Не за милю. За двадцать лет. А это не одно и то же.

Грета подвела его к стойке продавца мороженого. Флойд нащупал в кармане монеты.

Ожье проснулась под металлический перестук двигателей – будто заколачивали заклепки. Первая мысль: что-то пошло не так. Но Авелинг и Скелсгард выглядели не встревоженными, а внимательными и собранными. Что бы ни происходило, они наверняка знали и были готовы.

– В чем дело? – сонно спросила она.

– Спи дальше, – посоветовала Маурия.

– Интересно же.

– Небольшая иррегулярность тоннеля, – ответила Скелсгард, указывая свободной рукой на точку в контурном рисунке на дисплее.

Пока транспорт вела Маурия, Авелинг отдыхал. Движущиеся линии на дисплее топорщило и тянуло друг к другу.

– Бо́льшую часть времени стены гладкие, но иногда попадаются структуры. Приходится обходить.

– Структуры? В червоточине?

– Это не настоящая червоточина. Это…

– Знаю-знаю. Это псевдо-квази-пара и еще чего-то там червоточина. Я имею в виду, какие могут быть структуры внутри подобной штуковины, чем бы она ни была? Разве там не сплошь гладкое пространство-время?

– Это лишь на первый взгляд.

– А что на самом деле? Ты же теоретик, объясни.

– Тут сплошь гипотезы и догадки. Прогры нам не говорят всего, да и вряд знают сами.

– Так расскажи о самых вероятных догадках.

– Ладно. Пошла теория номер один. Вот смотри, это показатели энергии стресса. Они связаны с локальными изменениями геометрии тоннеля впереди.

– Чем вы их видите? Радаром?

– Нет, – покачала головой Маурия. – Радар, как и любой сенсор электромагнитного поля, плохо работает в гиперсети. Фотоны поглощаются стенками, хаотически рассеиваются из-за взаимодействия с патологической материей. Нацеливать электромагнитный сенсор вперед – все равно что смотреть на солнце невооруженным глазом. Нейтринные или гравитационные детекторы сработали бы лучше, но для них в транспорте не хватает места. Остается только сонар.

– То есть звуковой локатор? Но мы же движемся в практически идеальном вакууме.

– Конечно, в чем же еще нам двигаться? Но можно заставить подобие акустического сигнала распространяться по оболочке стен. Это похоже на волну сжатия, которую транспорт гонит перед собой, но в миллион раз быстрее. Сигнал сонара распространяется через другую фазу патологической материи – плотный, очень жесткий слой. Потому мы можем обмениваться сигналами по трубе гиперсети, сообщаться с Землей-Два. Проблема в том, что сигналы нельзя посылать, когда в трубе корабль. Они отражаются от него, как от зеркала. Но с транспорта можно посылать сигналы по трубе. Мы не достаем ими до краев, слишком уж слабые, но как локатор они работают, позволяют видеть иррегулярности в стенах и преграды.

– Я пока не услышала, отчего возникают эти иррегулярности.

– Хорошо, посмотри сюда. – Скелсгард вывела на экран узел очень тесно сошедшихся линий. – Это лучшая компьютерная реконструкция приближающегося дефекта в стене, основанная на отклике сонара. Если бы линии сходились симметрично по всему сечению тоннеля, перед нами было бы сужение, горлышко. Но тут дефект несимметричен. Местами кажется, что внутренняя оболочка тоннеля эродировала, а местами – выпучилась наружу. Теория номер один гласит, что эти дефекты – симптомы распада линии гиперсети или по причине отсутствия ухода, или из-за слишком малого числа судов, идущих через нее.

– Слишком мало судов?

– Вполне возможно, что суда, протискиваясь, выполняют некую ремонтную функцию. Мы это называем теорией ершика.

– Отлично. А какова теория номер два?

– С нее начинаются совсем уж вольные догадки, – предупредила Скелсгард. – Люди, изучавшие линию, записывали места и характер иррегулярности, накопив данные по многим перелетам. Конечно, данные очень зашумленные, навигационная система неточна и ошибается с интерпретацией. Потому собранные данные скормили алгоритму обратной задачи по методу максимальной энтропии. Затем исследователи взяли результат и скормили другой процедуре, ищущей возможные коды и закономерности. Одна из подобных процедур называется тестом Ципфа. В ней исследуются логарифмы относительных частот, с которыми встречаются разные характерные структуры стены. Для полностью случайных данных тест Ципфа дает ноль, а для структур в стенах тоннеля – почти минус единицу. К слову, это бо́льшая упорядоченность, чем у криков обезьян саймири. Для них тест Ципфа дает лишь минус шесть десятых.