1812 год. Поход в Россию - Карл фон Клаузевиц

Среди прусских войск известие о заключении конвенции было принято с величайшим восторгом.

Причины, заставлявшие генерала Йорка так долго медлить с окончательным решением, отчасти уже очерчены в нашем рассказе. Нерешительность при этом играла, вероятно, наименьшую роль. Он надеялся, что положение его корпуса в военном отношении ухудшится, что подойдут другие русские отряды и, таким образом, создадутся более веские основания для его решения. Он и добился этой цели, так как, во-первых, генерал Левиз настолько приблизился, что он уже вступил в связь с генералом Дибичем, а во-вторых, отряды Витгенштейна, выдвинутые против маршала Макдональда, могли служить прекрасным аргументом для защиты генерала Йорка, если бы ему пришлось выступить перед судом.

Далее, генералу Йорку хотелось дождаться возвращения своего адъютанта майора фон Зейдлица, который с часу на час мог прибыть из Берлина. Генералу удалось добиться и этой последней цели, так как этот офицер прибыл в Тауроген 29-го утром. Указания, привезенные им по политическим вопросам своей миссии, опубликованы не были. Надо полагать, что в Берлине почли еще несвоевременным порвать союз с Францией и предполагали это сделать не иначе, как по предварительному соглашению с Австрией. Поэтому, вероятно, ответ был отрицательный, т. е. молчание. Если бы в Берлине допускали, что генерал Йорк способен на сделанный им смелый шаг, то, вероятно, застраховали бы себя от него путем определенно отрицательного ответа, и в таком случае генерал Йорк не отважился бы на этот шаг. По счастью, этого не случилось, а майор Зейдлиц, к которому генерал Йорк питал большое доверие и от личных заключений которого многое в данном случае зависело, сам твердо держался того взгляда, что Пруссия в данный момент может и должна сбросить с себя французское иго; с этой предвзятой установкой он оценивал и положение дел в Берлине и в этом смысле оказал прекрасное влияние на генерала Йорка. Последний сознавал, что сильно рискует, но, по крайней мере, руки у него не были окончательно связаны.

С другой стороны, если судить по-человечески, то приходится сказать, что решение, подобное тому, которое принял в данном случае генерал Йорк, требует известного времени для того, чтобы оно окончательно созрело, и если этот период созревания назвать нерешительностью, то таковая была, пожалуй, побеждена у генерала Йорка последним поручением, которое имел к нему автор.

Так как виновность его изо дня в день, пока тянулись переговоры, все более и более нарастала, то под конец потребовался лишь небольшой толчок для того, чтобы удалить всякую мысль о возвращении назад.

Поведение генерала Дибича в течение всего этого времени заслуживает величайшей похвалы. Он проявил по отношению к генералу Йорку такое доверие, какое только допускала лежавшая на нем ответственность; в течение всего времени переговоров он держался непринужденно, открыто и благородно и в эти минуты заботился исключительно об общем благе, и притом, казалось, учитывал интересы Пруссии не менее, чем интересы России; прежде всего он устранял всякую мысль о превосходстве русского оружия, всякое проявление гордости победителя, тщеславия и грубости; всем этим он в значительной мере облегчил для генерала Йорка принятие трудного самого по себе решения, которое при менее благоприятных условиях, вероятно, так и не созрело бы.

Автор с удовольствием вспоминает небольшой инцидент, который имел место в Вилькишкене. В ночь с 28-го на 29-е, когда автор только что вернулся от генерала Йорка, в его комнату вошел генерал Дибич, крайне взволнованный, и сказал, что он только что получил известие, что разъезд в составе одного урядника и шести казаков, посланный в Рагнит с письмом для генерала д'Овре, захвачен неприятелем. Это письмо, или, вернее, записка, к тому же написанная на французском языке, содержала краткий отчет о том, насколько продвинулось дело с генералом Йорком; эта записка, попав в руки французов, окончательно изобличила бы генерала Йорка. Генерал Дибич был в полном отчаянии от мысли, что он стал виновником несчастья, которое должно постигнуть этого генерала. Он обратился к автору в тоне просьбы, чтобы тот немедленно снова поехал к генералу Йорку и честно сознался ему в случившемся. Поручение это было не из приятных, однако автор охотно взял его на себя; уже поданы были сани, когда вошел казачий урядник и доложил генералу Дибичу, что его внезапно атаковал неприятель; бывшие с ним казаки рассеялись. «А письмо?!» — воскликнул поспешно генерал. — «Вот оно», — спокойно отвечал красавец-казак, возвращая письмо генералу.

Маршал Макдональд выступил из Тильзита в Мелаукен. На своем пути он не встретил ни Витгенштейна, ни Шепелева, а только несколько казачьих полков, принадлежавших к отряду генерал-майора Кутузова. Конечно, они дали ему дорогу, и он благополучно прибыл в Мелаукен, несмотря на энергичное преследование со стороны Кутузова и Дибича.

Генерал Шепелев, по ошибке перепутав названия селений, прибыл 31-го вместо Шилупишкена в Шиллен, находившийся на дороге из Тильзита в Инстербург. А так как Макдональд не двигался по этой дороге, то Шепелев оказался совершенно бесполезным. Генерал Витгенштейн страшно рассердился на этого генерала и устранил его от командования авангардом. Впрочем, сам Витгенштейн, находясь 29-го в Лебегаллене, всего в 5 милях от Шилупишкена, имел полную возможность прибыть 31-го еще вовремя в это селение. Однако он дошел только до Зоммерау; крайне плохие дороги, утомление войск, необходимость занимать под ночлег отдаленные селения могут, конечно, служить оправданием его коротких переходов; но главная причина заключалась в том, что его энергия начала ослабевать, и после стольких успехов возникла мысль, что теперь уже нет настоятельной нужды в крайнем напряжении сил и что лучше поберечь собственных людей.

Однако граф Витгенштейн, следуя за маршалом Макдональдом по пятам до самого Кенигсберга, помешал ему сосредоточить там свои силы и устранил всякую мысль о возможности обороны французами Восточной Пруссии.

Таким образом, вопрос, служивший предметом горячих прений в штабе русского главнокомандующего, — следует ли переходить границу — фактически уже оказался разрешенным. Если Витгенштейн уже дошел до Кенигсберга, то его следовало поддержать, и Чичагов получил приказание двинуться за ним через Гумбинен. В результате оба корпуса проследовали за французами до Вислы.

При этом Чичагову как старейшему в чине генерал-аншефа было поручено главное командование войсками, вторгнувшимися в Пруссию. Витгенштейн почувствовал себя настолько обиженным этим назначением, что остался в Кенигсберге под предлогом болезни. Впрочем, этот инцидент вскоре был улажен. Чичагов остался под Торном, а Витгенштейн, оставив 10 000 человек под Данцигом, переправился с остальными войсками через Вислу, дошел до Коница, где отдыхал несколько недель, а затем двинулся на Берлин, куда вступил в начале марта.

Хотя действия Витгенштейна, конечно, основывались на соответственных приказах Кутузова и императора, но все же именно он всякий раз давал новый импульс этому наступлению, докатившемуся до берегов Эльбы, и увлекал за собою все остальное.

Несмотря на то, что генерал Йорк, как мы видели, проявил дальновидность, подготовив прусского короля посредством двух отдельных сообщений к решению, которое он намеревался принять, тем не менее заключенная Йорком конвенция явилась для короля в высшей степени неприятной неожиданностью. Самоуправство этого генерала поставило короля в крайне затруднительное положение. Момент, подходящий для изменения политической ориентировки, казалось, еще не наступил; но если бы даже действительно настало время, то представлялось ненужным и неправильным самовольное решение Йорком этого вопроса. Такие рассуждения были вполне естественны в Берлине, так как там еще не могли полностью осознать все значение гибели французской армии. Также недостаточно в Берлине учитывали и все последствия, вытекавшие для войны в целом вследствие выхода генерала Йорка из рядов сражающихся. В этих условиях заключенная Йорком конвенция рассматривалась как бесполезное самоуправство.