Черная башня - Наталья Павлищева

— А третий за что?!

— На воспитание будущего младенца. Ты никогда не интересовался, сколько детишек имеет твою внешность?

— А что, плохая внешность? — приосанился Гвидо.

— Тебя когда-нибудь попросту покалечат, — сокрушенно покачал головой Антонио.

— Нет, я во Флоренции женюсь. Давно обещал! — заявил Гвидо.

— Это помешает тебе блудить? Ты и без того всем твердишь, что дома жена и трое детишек…

— Не понять вам, синьор Антонио, что такое любовь, — мечтательно вздохнул Гвидо. Антонио осталось только махнуть на него рукой. Но он все же осторожно поинтересовался:

— Ты хоть сделал, что должен?

Гвидо мгновенно стал серьезен:

— Да. Все в порядке.

Они не подозревали, что вовсе не все, что следом за ними отряд выехал не просто так, а после появления стражи сначала в конторе и допроса, учиненного там.

А еще, что их хозяин мессир Козимо де Медичи арестован и препровожден в тюрьму!

Да, это было так. За ним пришли неожиданно, арестовали тихо, никто из соседей и не заметил, не пришел на помощь. Едва ли это было возможно.

На вопрос, за что, командовавший тремя бравыми молодцами стражник лишь пожал плечами:

— Нам велено лишь доставить вас во дворец.

— Во дворец или в тюрьму?

Козимо хотел сказать, что во дворец готов явиться по приглашению и без охраны, но пришлось говорить другое. Леонардо прошептал над ухом, что в доме достаточно людей, чтобы отбить хозяина. У стражника был прекрасный слух, и он снова пожал плечами:

— Не советую, мессир Медичи. Только ухудшите свое положение.

— Но в чем меня обвиняют? Нельзя же просто забрать человека и увести непонятно куда!

— Я отведу вас в замок, а уж куда дальше…

Козимо постарался успокоить помощника:

— Леонардо, не делайте никаких необдуманных шагов. Я ни в чем не виноват, меня сегодня же выпустят.

Взгляд, которым его смерил стражник, говорил обратное. Он вздохнул:

— Иии… мессир Медичи, необязательно быть виноватым, чтобы угодить в подземелье.

Нечего сказать, обнадеживающая поправка!

Его доставили именно туда — в каменный мешок под замком. Молчаливый, ничего не объясняющий комендант, служитель, который либо не понимал по-итальянски, либо вообще был глухонемым… Служитель просто открыл дверь и кивнул внутрь, приказывая войти. При слабом свете единственной свечи в его руке Козимо успел заметить ложе у стены, узкую прорезь окошка на самом верху и, видно, парашу в углу. А дальше — гулкие звуки шагов по каменному полу, металлический грохот закрываемой двери, лязг засовов, отсекающих всю жизнь сразу, и вслед за этим — тишина и темнота…

Глаза не сразу привыкли к полумраку камеры. Напряженный слух из тишины выловил только несколько страшных звуков — шарканье ног служителя в конце коридора, все тот же грохот засовов и протяжный крик-вой кого-то пытаемого. Сырой спертый воздух невыносимо пах человеческими отходами и крысами. Его пытались сломать самим размещением в этом каменном мешке?

Козимо никогда не отличался особенной мужественностью и смелостью. Нет, он был вполне обыкновенным. Не всем же дано стать героями, а мечты о рыцарских подвигах так и остались детскими мечтами, даже не вспоминал об этом.

И все-таки он не боялся, когда арестовывали, когда уводили из конторы. С детства знал, что за спиной есть отец с его возможностями, что обязательно выручит, поможет, спасет, если придется. Что для спасения сына Джованни де Медичи готов выложить все свои деньги, если (тьфу, тьфу!) придется. Об этом никогда не говорилось, но Козимо знал точно, нутром чувствовал.

Наличие такой защиты вселяло спокойствие, придавало уверенности, тем более он не совершил ничего дурного… ну если не считать… Нет, об этом лучше не думать! Потому он и сейчас верил, что заточение ненадолго, Леонардо уже наверняка отправил весточку во Флоренцию. Так было договорено сразу по приезде в Констанц.

Но до спасения нужно еще дожить.

Постель на каменном ложе была меньше всего похожа на постель, чтобы иметь возможность хотя бы сесть, Козимо двумя пальцами ухватил скользкий от грязи матрас и, борясь с тошнотой, уволок в угол. Понятно, что немного погодя вши доберутся до него из угла, но теплилась надежда, что до того времени его освободят.

Через несколько дней, когда он сидел, привалившись спиной к холодной стене и не чувствуя ее могильного холода, что-то заставило очнуться, хотя в камере стояла тишина. Происходило что-то неуловимое, и что именно, следовало понять раньше, чем откроешь прикрытые веками глаза. Козимо прислушался. Нет, ничего.

И вдруг почувствовал, что его разглядывают. Не крыса из угла, нет, смотрели человеческие глаза в щелку над окошком двери камеры. Перед тем как открыть окошко и просунуть в него убогую пищу и кружку с водой, обычно смотрел надзиратель, но сейчас это был кто-то другой.

В камере слишком темно, чтобы человек из коридора мог разглядеть его лицо, но что-то подсказало Козимо, что наблюдавший все видит. Он спокойно повернул голову и открыл глаза, в ответ вперившись взглядом в дверную щель. Несколько мгновений длилась эта дуэль взглядов почти в полной темноте. Нет, схлестнулись не глаза, а две воли. Тот за дверью проверял, не сдался ли узник.

Через несколько мгновений глаза в щели исчезли, а в коридоре послышались удаляющиеся шаги. По легкому шарканью Козимо понял, что человек немолод и очень устал. Кто это мог быть? Оставалось только ждать.

Чего? Освобождения, пыток или вообще казни?

Удивительно, но именно этот ледяной взгляд заставил Козимо встряхнуться. Глаза незнакомца словно бросили ему вызов, и если вызов не будет принят, то Козимо проиграет и погибнет. А если будет?

С той минуты он перестал просто ждать, принялся считать дни по тому самому лучу света, «навещавшему» камеру на полчаса, не больше, следить за собой, хотя это было почти невозможно, боясь заболеть, ел только хлеб, а мерзкое месиво, непонятно из чего приготовленное, попросту выливал в парашу, но главное — Козимо стал размышлять.

Чтобы не думать о собственном положении, он вспоминал банковские операции и пытался понять, как можно было поступить иначе, что это принесло бы, и вообще принялся разбирать разные варианты расчетов. Это помогло, Козимо и прежде проводил расчеты в уме, а нежелание пользоваться довольно громоздкими счетами и применение арабских цифр тем более подталкивало к вычислениям без записей.

А еще он пытался придумать новые способы учета, расчетов, взаиморасчетов, вспоминал то, что услышал за время пребывания в Констанце о работе других банкиров и купцов. Не одна Флоренция в Европе, не один Апеннинский полуостров, деловиты и рассудительны немцы, голландцы, те же англичане… Даже легковесные французы иногда преподносили такие уроки коммерческой смекалки, что оставалось дивиться. Многое он успел заметить, пока был в Констанце на свободе, но многое не успел осмыслить.